Потаенное судно

Антон часто задумывается: с кем из односельчан, хорошо знакомых ему людей, можно сравнить командира Вячеслава Семеновича Лотохина? Может, с Потапом Кузьменкой?.. В Лотохине сидит что-то городское, высокое, недоступное для многих жителей села. Что? Может, знания? Нет, не только знания. А все, все. Взгляд, жест, улыбка. Где обычно из кожи вылазят, горлом берут, там Лотохин только кинет слово, пройдет стремительно — и ты сражен наповал. Главное, вгорячах никогда тебя не накажет. Расспросит, отпустит — только тогда, подумав как следует, объявит наказание. К другим Лотохин не придирается, а на себя — ух как сердит! Всегда выглажен, пуговицы золотом полыхают. На обуви ни пылинки — зеркалит обувь. Пройдется перед строем, и таким ты покажешься себе тюхой-матюхой, что хоть за борт прыгай. Единственное, что позволяет себе не по уставу — туфли вместо флотских ботинок, черные туфли-мокасины. Во всем остальном — педант. С кем же его сравнить?.. Не знал, не находил. Но чувствовал, что на флоте нет дороже для него человека. Он, Лотохин, и вот еще мичман Конопля…

Увлекся Лотохин торпедоносцем. Да, пожалуй, не только он, и сигнальщики увлеклись, зенитчики тоже потеряли из-за него голову. А в это время с темнеющей стороны неба, с восточной, снова насели «юнкерсы». И завертелось.

Эскадренный миноносец менял курс и скорость, круто перекладывал руля, боролся всеми своими машинами и гребными винтами, отбивался всеми орудиями. Удачно маневрируя, он уклонился от многих бомб, пропустил мимо борта несколько торпед. И все-таки его выследили, подстерегли, ударили тогда, когда уже, казалось, и не следовало ожидать удара. Раздергали его волю, утомили-притупили внимание и ударили. То ли недобитая подводная лодка, отлежавшаяся на грунте, подвсплыла, то ли подоспевшая к месту новая субмарина вступила в дело — неизвестно. Три торпедных следа было замечено по левому борту. Поздно замечено. Эсминец буквально лег на правый борт, взбив бурун-гору за кормой, силясь уйти от попаданий. Первая торпеда прошла у кормы, мимо самых винтов, не причинив никакого вреда. Две другие ударили почти одновременно…

После взрыва, после того, как корабль уже разломился пополам, после того, как носовая его половина ушла под воду, самолеты еще долго кружились над тем, что осталось на плаву. Но бомбы, сброшенные впопыхах, взрывались то ближе, то дальше цели, самое цель не накрывая. Когда иссяк их запас, некоторые самолеты заходили на бреющем, строчили из пулеметов, били из пушек. Но отсеки плавающей части корабля были еще загодя надежно задраены, взрывы торпед не потревожили переборок, не продырявили борта. Потому она, кормовая часть, живуче удерживалась на плаву, так и уйдя в ночь не расстрелянной.

Антон не помнил, как оказался в воде. Стоя на своем месте, у торпедного аппарата, он следил за немецким самолетом. Видел, как первая цветная строчка трассирующих пуль, выпущенная из крупнокалиберного зенитного пулемета, взяла значительно выше. Видел, как вырастали вокруг торпедоносца мячики взрывов. Дальше ничего не помнил. Уже когда вода, забравшись под капковый бушлат, напитала робу и тельняшку, нахолодила тело, он очнулся. Над поблескивающей в свете вечерней зари поверхностью моря легла неправдоподобная мертвая тишина. Он с тоской подумал о том, что контужен, лишился слуха. Капковый бушлат удерживал его на поверхности. «Где же корабль? Осталось ли что-либо от него? Есть ли кто живой?» Он с усилием осмотрелся вокруг. Вдали увидел корму на плаву. Она показалась ему фантастическим чудовищем. Заметил в невысокой зыби — то там, то там — головы плавающих, похожие на стеклянные буи сетевых ограждений. И вдруг, как прозрение, у него появился слух. Он ясно различал высокий густой рокот моторов торпедных катеров. Они подходили к месту гибели эсминца с противоположной от Антона стороны. Антон пожалел, что так далеко отброшен взрывом. Катера непременно подойдут к плавающей корме, начнут подбирать людей. Заметят ли его? Антона заколотило, словно в лихорадке: могут пройти мимо, не увидеть. На что тогда надеяться? Капковый бушлат — временное спасение. Часа два продержит, а там как знаешь. Покричать, подать голос? Но голос пропал. Какое-то мычание, стон вместо голоса. Что же это? Словно во сне: хочешь крикнуть, позвать на помощь, но не можешь. Тяжело заплюхал руками по воде, стараясь плыть в сторону, откуда слышались катера. Вот уже некоторые приглушили моторы. Наверное, подбирают народ. Нет, не успеть ему, подумал в отчаянии, не дотянуть. И еще заметил Антон, что смотрит он только одним глазом, правым. Левый тяжело привален чем-то сверху. Дотянулся онемевшими пальцами левой руки к брови, потрогал — бровь сильно вздута, мягка, водяниста. Выше брови, на лбу, рассеченное место. Саднит… В отчаянии еще пуще замахал руками, стараясь доплыть до кормы своего эсминца. И вот на пути неожиданно поднялась поперечным бугром преграда. Вначале не разобрался, что это. Приглядевшись, различил перед собой перевернутую вверх килем шлюпку-шестерку. И около нее несколько человек. Они держались молча, не шевелясь, словно мертвецы, прихваченные к шлюпке невидимыми тросами. Антон хотел обогнуть шлюпку, лег на бок, взял правее. Но невидимая рука поймала его за полу бушлата, с силой притянула к шлюпке.

— Берись! Только тише — немцы…

Антон почувствовал под рукой край жесткого брезента, который был перекинут через перевернутую шлюпку. «Видимо, сбросило с ростр нерасчехленную, — подумалось вяло, безразлично. Затем промелькнула мысль, несколько оживившая его: — Может, моя шестерка? Бок-то подкрашен, нет?» Как его тут разглядишь, да и кто станет приглядываться.

Антон почувствовал, как ослабела его воля, как начало подташнивать от страха.

Чей-то голос:

— Надо отгребать подальше!

— Как отгребать? Чем отгребать?

— Вручную!

— Ложкой моря не выхлебаешь…

— Надо попробовать… Одной держись, одной огребайся.

Голос как будто старшего артиллериста Гасанова. Или Антону это показалось?

— Разворачивай носом. И ветер попутный.

«Он, он — Гасанов! — узнал, и вроде бы полегчало. — А где же командир? Где Лотохин?» — пронеслось в сознании Антона. Он так и спросил:

— Где командир? Никто не видел?

Ему не ответили. Через какое-то время послышался глухой голос старшины первой статьи, штурвального:

— Я вынес его из рубки. Подвязал пробковый пояс. Поможет, нет?.. Неживой, должно, убитый…