Отлив

Капитан взялся за это страшное дело по разным причинам, но меньше всего движимый желанием, чтобы экспедиция завершилась успешно. Суеверию подвластны все люди, а такими невежественными, грубыми натурами, как капитан Дэвис, оно правит безраздельно. На убийство он был готов, но ужас перед снадобьем в пузырьке затмевал все, и ему казалось, что рвутся последние нити, связывающие его с Богом. Шлюпка несла его навстречу проклятию, осуждению навечно; он покорился и молча прощался с тем лучшим, что в нем было.

Хьюиш, сидевший рядом, пребывал, однако, в весьма приподнятом настроении, которое отчасти было напускным. Как ни был он храбр, мы бы сказали, храбростью мелкого хищника, ему все время требовалось подбадривать себя интонациями собственного голоса, оскорблять все, достойное уважения, бросать вызов всему значительному, требовалось лезть из кожи вон, чтобы переродить Ирода[54] в какой-то отчаянной браваде перед самим собой.

– Ну и жарища, мать честная! – говорил он. – Адова жарища. Ничего себе подходящий денек, чтобы окочуриться! Слушайте, ведь чертовски забавно быть укокошенным в такой день. Я бы предпочел загнуться в холодное морозное утро, а вы? – Запел: – «Мы водим, водим хоровод холодным зимним утром!» Честное слово, я не вспоминал эту песню лет этак десять. Я ее пел, бывало, в школе в Хэкни, Хэкни Уик. «Портной, он делает вот так, он делает вот так!» Чушь собачья! Ну а что вы думаете насчет будущего? Что вам больше по нраву: райские чаепития либо адское пламя?

– Заткнитесь! – ответил капитан.

– Нет, я правда хочу знать, – настаивал Хьюиш, – это для нас с вами очень важно, старина. Практическое руководство к действию. Нас с вами через десять минут могут укокошить: одного отправят в рай, другого – в ад. Вот отменная будет шутка, если вы возьмете и вынырнете с улыбочкой из-за облаков и ангел вас встретит с бутылкой виски с содовой под крылышком. «Хэлло, – говорите вы, – давайте ее сюда, я с удовольствием».

Капитан застонал. Пока Хьюиш храбрился и кривлялся, спутник его был погружен в молитву. О чем он молился? Бог знает. Однако из глубины его противоречивой, неразумной, взбудораженной души потоком изливалась молитва, несуразная, как он сам, но прямая и суровая, как смерть, как приговор.

– «Ты видишь мя, Господи…» – продолжал Хьюиш. – Помнится, так было написано в моей Библии. И Библию помню, все-то там про Аминадава[55] и прочих людишек. Да, Господи! – обратился он к небу. – Сейчас у тебя глаза на лоб полезут, обещаю тебе!

Капитан рванулся к нему.

– Без богохульства! – закричал он. – Я не потерплю богохульства у себя в шлюпке!

– Ладно, кэп, – отозвался Хьюиш. – Как вам угодно. Какую закажете новую тему: дождемер, громоотвод или музыкальные стаканы? Любой разговор наготове: суньте монету в щель и… Эй! Вон они! – закричал он вдруг. – Ну, теперь или никогда! Что он, стрелять, что ли, собирается?

И плюгавенький Хьюиш выпрямился, принял настороженную лихую позу и вперил взгляд в противника.

Но капитан приподнялся, и глаза его вылезли из орбит.

– Что это такое? – воскликнул он.

– Где? – вопросил Хьюиш.

– Вон те анафемские штуки, – запинаясь, проговорил капитан.

На берегу и в самом деле возникло что-то странное. Из рощи позади корабельной статуи показались Геррик и Этуотер, вооруженные винчестерами, а по обе стороны от них солнце сверкало на двух металлических предметах Они занимали место голов на туловищах загадочных существ, которые передвигались, как люди, но лиц у них не было. Дэвису в его взвинченном состоянии почудилось, будто его мистические опасения стали явью, и Тофет[56] изрыгает демонов.

Но Хьюиш ни на минуту не был введен в заблуждение.

– Да это водолазные шлемы, олух вы этакий! Не видите, что ли?

– И впрямь шлемы, – выдохнул Дэвис. – А зачем? А-а, понимаю, вместо брони.

– А я что вам говорил? – сказал Хьюиш. – В точности Давид и Голиаф.