И тут боль, от которой он был абстрагирован в момент захода, догнала его. Видимо, началась она в момент начала захода, заливая лицо и хламиду кровью, но он не заметил этого. Теперь боль пришла.
Словно крупной теркой прошелся кто-то невидимый по его лицу справа. От корней волос через висок и до скулы в кожу его вонзились и провернулись тринадцать маленьких сверл — судя по ощущениям. Терпеть. Терпеть. Терпеть, пока из мастерской не раздастся звук, который позволит заняться своими новыми ранами.
Лицо жгло огнем, Рамон не мог порой подавить в голове вопроса, стоит ли оно все того, что он терпит, стоят ли те, ради кого он все это делает, того, что ему приходится терпеть. Крематорий, кладбища, нападения, пытки, ворожба, шрамы — про это быстро пишется или рассказывается, но обходится это недешево.
В мастерской кто-то негромко хохотнул ледяным, злым смехом. Нет. Это был смех не одного существа. Это был смех тринадцати кукол.
Рамон зажег в квартире свет, скинул на пол хламиду, и прошел в ванную. Повезло. Раны, косо, внутрь, вспахавшие ему кожу от виска до скулы, правильнее было бы назвать ранками. Ничего похожего на жуткий рубец, с которого все началось. Когда они заживут, то станут просто выпуклыми шрамчиками, около 7–8 миллиметров в длину. Располагались они на лице в три ряда, по четыре шрама в каждом, вертикально. А тринадцатый шрам будто венчал собой этот прямоугольник. Надо же. Как изящно!
Рамон издевался. Изящно это смотрелось бы или в Африке, или еще где-нибудь, где у племен в моде шрамы на теле, оригинально — в компании фриков, которые щеголяют килограммами пирсинга и развлекаются подвешиванием, а вот среди людей нормальных, ради которых он сделал из себя оружие, которое само себя пожирает, он будет смотреться сперва жутковато, потом ужасно. Пока что — оригинально. Рамон снова усмехнулся. Как же! Творческая же натура, как знать, что пришло ему на ум! Не забывайте, господа, Рамон художник, кстати, не из последних. Его коллега просто отмахнул себе кусок уха и ничего, проглотили. Прозвучало как-то двусмысленно. Он промыл лицо слабым раствором марганца. Это не новое средство.
Рамон отчаянно пытался отвлечься от боли. Он шел честно — мазь для снятия боли и воспаления не была подготовлена до захода. Он уже понял простое правило — чем хуже ему, тем лучше пройдет заход. Он заварил обезболивающую травку, нарезал и тер на терке растения и овощи, нужные ему для изготовления уже упомянутой мази, курил, не вынимая сигарету изо рта, ругался на нескольких языках и, наконец, добился своего, жадно выпил отвар и поставил готовую мазь в холодильник на два часа, чтобы та приобрела все нужные свойства. Он вытерпел и эти два часа, борясь с искушением врезать пару таблеток кетанова или выпить раствор «нимесила». Нет. Нельзя. Два часа. Он потерпит.
Но как же это было больно!
12
— Что вы на это скажете, Халиф? — Отзвуки недавнего веселья еще бурлили в голосе Сергея Прокофьевича и, к удивлению Халифа, веселье было искренним. Он поднял глаза на шефа и тот вдруг понял, что в комнате, где только что на разные лады заливались смехом самые разные люди, Халиф даже не улыбнулся. Сергей Прокофьевич моментально настроился на серьезный лад.
— Я скажу, Сергей Прокофьевич, вот что, — начал Халиф.
Предшествовало этому разговору следующее. Ровно за неделю до первого захода Рамон взял телефон, позаимствованный у искалеченного негра, и позвонил по самому, как он выяснил тогда, главному номеру в списке чернокожего Сильвера.
Телефон в кармане Сергея Прокофьевича, любившего неопасный юмор и неопасные для него шутки, заиграл в кармане известную мелодию из старого сериала «Рабыня Изаура» — именно она стояла у него на номере чернокожего торговца кокаином. В комнате, где он и сидел в кресле, во главе длинного темного стола натурального дерева, находилось еще пять человек, родственных ему по профессии, а проще говоря, руководители среднего звена, совершенно седой и необычайно бледный человек, сидевший не за столом, а в углу, сбоку от кресла хозяина, а также Халиф, спокойно сидевший от Сергей Прокофьевича справа и пивший чай.
Встреча носила рабочий характер, а на повестке стоял и вопрос, разумеется, о странном мордобойстве, внезапно обрушившимся на их подчиненных. Странная эпидемия, казалось, стихла, о чем не преминул упомянуть Сергей Прокофьевич Халифу, а тот лишь отрицательно покачал в ответ головой, не сказав ни слова. Он мог себе такое позволить, так как среди людей недалеких слыл человеком, хоть и не от мира сего, но вызывающим некоторый подсознательный страх, а у людей сведущих, которые, собственно, тут и пребывали, пользовался слишком большим уважением, и ценность его была неоспорима.
Тут-то и запела трель благородная «мобилка» Сергей Прокофьевича, тот досадливо, знаком, попросил людей помолчать и нажал на кнопку.
— Включите громкую связь, — внезапно сказала трубка незнакомым голосом. — Я не собираюсь обзванивать всех ваших ублюдков, что сейчас сидят рядом с вами.
— Ты, Лумумба, не рехнулся ли там, часом? — Зло спросил Сергей Прокофьевич, — мы тебя не в больницу «Красного креста» свезли, кажется, там должен быть нормальный уход?
— Включите громкую связь, или я и в самом деле, обзвоню каждого по отдельности. А чтобы лучше дошло, сообщаю, что я звоню со двора привилегированного учебного заведения. Дальше объяснять, или вы все же не зря там пока за главного?
Сергей Прокофьевич соображал, разумеется, моментально. Учебное заведение значило одно — дочь. Его единственную дочь. Он нажал на кнопку и дал громкую связь. Пока он будет слушать, а потом решит, что делать. Чтобы не хотел сказать этот странный человек, он уже знал достаточно много.
— Я бы сказал «Привет по кругу всем достойным», но достойных там нет. Громкая связь включена? Пусть каждый подаст голос. Я знаю, сколько вас там. Быстро. — Приказала трубка. Сергей Прокофьевич кивнул головой и люди в комнате, каждый на свой лад, отозвались, в основном, ограничившись междометиями.
ebooksa