Кукловод. Кровь Солнца

Через час он их и в самом деле получил. Ничего.

— Забавно, — резко взял себя в руки Халиф, поняв, что настоящая драка только-только начинается, — что день грядущий мне (он сделал ударение на слове «мне») готовит? И что это такое? НЛП посредством касания? Или он что-то им впорол, когда бил? Но анализы чисты. НЛП физического воздействия? Спецслужба? Чья? Сионских мудрецов? НЛП, НЛП… Сектанты могли бы попасть под такое, но они не сектанты. Их ничего не связывает, кроме рода деятельности. Сектанты… НЛП… Сектанты… Секта… Сектант… — он крутил слова и так, и сяк, порой это помогало. Не помогло. — Хорошо. Если я не могу найти этому научное объяснение, значит, его нет. А если есть, то никто бы не стал размениваться на такую мелочь, как эти людишки, да еще и с такой помпой. Нет. Сектанты — или… Сектант? Чего добиваются сектанты? Что делают вообще? Служат, вот что. Служат, служки, служить, услужливо, нет, служение, чему или кому, во имя кого-то, или чего-то, или…Сектанты или служки. Прекрасно. Так чего хотят сектанты? Или служки того или иного рыцарского ли, церковного ли, магического ли ордена? Статуса? Папа Понедельник, как он сам сказал не так давно, не нуждался в признании. Посвящения. Верно. Знаний, которые они не получат больше нигде. И никто, кроме них, его, такого важного и бесценного, не получит. Судя по всему, знания этот человек получил еще те. Это не светлый эликсир мира и добра. Это тьма.

Халиф был ученым. Он не создавал сущностей без необходимости, но был согласен со Стругацкими и их героем Странником, что все ему простят, кроме одного — недооценки опасности. Даже неявной и неясной настолько. Он шел от простой логики с рядом допущений, так как не был узколобым фанатиком и полагал, что если что-то в его голове не укладывается или не находится, то это отнюдь не потому, что оно дурно или неприемлемо. А потому, что голова или слаба, или мала. Он позвонил шефу.

— Сергей Прокофьевич, этот человек работает в области, где мои познания, увы, не особенно глубоки. Это не химия. Это даже не физика и не гипноз, — Халиф не стал уснащать речь сложными словами, — этот человек колдун.

— Вы в своем уме? — Осведомился Сергей Прокофьевич.

— Да, совершенно. Не пил, не курил, не употреблял ничего, кроме чая. Вы можете мне не верить. А можете верить. Но я бы хотел спросить — что вы думаете делать дальше? — Осведомился Халиф.

— А вы с какой целью интересуетесь? — Сердито спросил шеф.

— От ответа зависит мое дальнейшее поведение, — отвечал Халиф.

— Вы хотите сбежать, Халиф? — Сергей Прокофьевич соображал быстро, как уже упоминалось.

— Нет, пока не хочу. Просто я хочу понять, насколько серьезно вы отнеслись к ситуации, — развил свою мысль Халиф.

— Все будет идти так, как шло, — ответил Сергей Прокофьевич, — а я буду ждать. Даже не смотря на то, что сказали вы, и на то, что этот человек может слить на меня в низы инфу, что я не дорожу людьми. Это не так опасно. На их место дураков хватит.

— Я не ошибся в своих прогнозах, — удовлетворенно сказал Халиф.

— Но вы со мной? — Спокойно на удивление осведомился шеф.

— Да, с вами, — ответил Халиф. Спокойно. Но спокойствие его, к сожалению, было слегка напускным.

«Если бы вы резали карманы, выставляли хаты, брали на гоп-стоп запоздавших прохожих, грабили магазины или даже банки, вскрывали сейфы, угоняли машины, словом, были бы теми, кто некогда звал себя «честными ворами», честно крали бы и грабили, а потом честно бегали от милиции, тьфу ты, мать ее, полиции, пребывая в ушедших в Лету отношениях: «У каждого свое дело, я ворую, он ловит, мы уважаем друг друга», если бы вы не покупали власть и ту же полицию, если бы вы не стали теми, кем стали — я бы вас не тронул», — вслух говорил Рамон, прохаживаясь вокруг стола с тринадцатью куклами, взял одну в руки и сказал: «А вот тебя я знаю лично, паренек с городской окраины, ублюдок, лишивший человека…» — и пошел дальше, продолжая свой монолог, которому куклы молча внимали.

«Если бы вы не стали одним целым с тем, от кого такие, как вы, еще до Стеньки Разина открещивались — от властей, если бы ваши преступления не стали так ужасны, не ваши, нет, вы — мелочь, но пошедшая не туда, хотя и ваши тоже, вы же не пробуете на себе, что вам дали продать на сей раз? Нет. То есть, смело рискуете… Чужими жизнями. Хаос? Да нет. Структурированная система. Четко, отлажено. И никого нет, кто смог бы ее повалить. Но пошатнуть — я смогу. Или я бы не стал уродовать себе лицо, причем это самое малое, что я ставлю на кон. Вот так вот живешь, думаешь, а потом приходят Юнтц, Кроули и Лавкрафт и стараются просто вырвать у тебя почву из-под ног. В этот момент ты понимаешь, что человеку необходимо. Константа. Пусть одна, но настоящая. Она у меня есть. И даже не одна. Вот что теперь вы мне оставили в качестве выбора? Вытащить иголки? — Он заметил, что, задумавшись, крутит иголку, воткнутую в живот кукле, которую держал в руках, досадливо поморщился, но не прекратил. — Вот вытащу. И? И я проиграл. Нет, ребята. Не вытащу. Да, это страшно. То, что я делаю — страшно. С таким в церковь не пойдешь. Не исповедуют. И грехи не отпустят. Пожалуй, что и живым-то отпустят — вряд ли. Так что, первые ласточки, отправляйтесь-ка вы в коробку, в кладовую. С иглами вместе. Вот вам и Хаос, и закон равновесия в одном лице. В конце концов, ничто ниоткуда не берется и в никуда не исчезает, кто-то же создал Хаос. Для вас, правда, это будет самый обычный ад. Ну, как сказано в чудесном фильме «Семейство Адамс»: «Делаю, что могу».

14

Рамон не лгал себе, думая, что Сергей Прокофьевич из-за группы инвалидов, в которых он превратил, по сути, его тринадцать сотрудников, выставит свой бизнес на аукцион, вместе с недвижимостью и раздаст деньги сиротам и беднякам. Да и цель его была иной — никто не должен больше захотеть даже даром приобрести такой бизнес, со всеми каналами и точками… Довольно. Поднакопили жирку — вот и пришла пора на липосакцию. Дорого, с гарантией, за один сеанс. Лечит Рамон Зимин, так как настоящего моего имени и фамилии, одноклеточные, вам даже под своим зельем не выговорить. Ты злишься, Рамон, ты снова злишься. Да, злюсь, злюсь, я снова думаю про Хаос, про то, что никто не отменял закона воздаяния, Кармы, закона равновесия, если бы миром владел и правил только Хаос, то история бы знала примеры, когда зло осталось безнаказанным совсем. Ан нет. То, что творится вокруг — зло, оно просто принимает более мягкие формы, нет голов на кольях, нет людей на кольях, а может, и зря. Значит, не Хаос. Значит, зло. Мимикрирующее. Есть теза, есть и антитеза. Вот и все.

Мир движется детьми. А всякий настоящий мужчина в сердце своем всегда мальчишка. Взрослое сердце на созидание не способно, это просто идеальный потребитель рекламной дряни и вдолбленных постулатов. А кого может вырастить нынешнее общество? Гумус для будущих корпораций-гигантов, когда те, наконец, назовутся своими именами и просто заберут планету себе, расставив на остальных дураках, которые уже к этому готовы, свои метки. Добро, зло, боль, нежность, тоска, ожидание, мука и радость, одно переходит в другое и нет баланса, нет точки отсчета, потому, что никто ее не ищет. Нет точки отсчета, нет константы. Но человек без такой существовать не может, а потому хватает ту, что ближе и ярче. А что нужно мне, кроме войны, войны, потому, что я больше ничего так хорошо не умею, как воевать, несмотря на то, что у меня в руках нет автомата, а сам я не тренирован по системе спецназа, я хочу… Господи, корень всех несчастий человека в его желаниях, в его «хочу», но там же, забавная шутка, и корень его счастья. Хаос? Не думаю. Ладно, хорошо. Война — это всегда хорошо. Она заставляет хребты снова становится тверже, да к тому же, человек все равно никогда не отучится воевать. И горьким будет его время, когда отучится. Если. Если или когда? Боюсь, что все же, «когда» — и понятно даже ежу, что все может кончиться только концом света, во всей его вселенской красе. А если отринуть напыщенное самомнение человечества, придающее банальному развитию сюжета глобальный размах — где-то в глубинах Вселенной, откуда ни смотри, в какой-то там никому не ведомой галактике мелькнет вспышка, микроскопичность которой на фоне Вселенной делает старинный вопрос схоластов о количестве чертей на кончике иглы действом планетарного масштаба. Люди больны, мир болен, он выцвел, выгорел, мир словно ждет уже жертвенного ножа. Но я полагаю, что это не жертва, а простой удар милосердия. Более того, я хочу верить, что все снова закрутится снова, снова и снова и есть шанс, что все будет пусть чуть, но разумнее. А теперь же ощущение такое, что люди всеми средствами стараются пройти лоботомию и избавиться от активной части мозга. Люди уже отказываются от идей. Любых, если они — идеи, а не лозунги.

Поразительно, даже с нынешними убогими возможностями человечество может покончить с чем угодно — голодом, войнами, неравенством, но идеям князя Кропоткина места у него нет, и не будет. Да, да, да, которое столетья мне подобные стенают, что мир уже не тот, да этот скулеж освящен тысячелетиями истории, я уверен, что это было первое, что сказал человек, обзаведшись первым прошлым: «А раньше было лучше!», но я прибавляю еще один сакраментальный вывод — дальше будет хуже. Я перестал верить в Полдень Стругацких, а ведь так хотелось, Господи, как же мне хотелось хотя бы надеяться, что внуки мои или правнуки смогут решать те проблемы, что тревожили Горбовского, Сикорски, Бромберга, наконец, да даже Максима Каммерера и Льва Абалкина с Корнеем Яшмаа. Великие мечтатели, создавшие Полдень, миелофон, город Сапфирный, увы. Я вас разочарую — мы облажались. То ли потому, что вы нас переоценили, то ли потому, что нам много проще и ближе было принять подсознательно идею Уэллса об элоях и морлоках. Ладно, допустим, что скулеж освящен веками и просто служит отдушиной — не тут-то было. Если раньше «раньше» было лучше теоретически, то теперь «потом» хуже по определению. Единственное, в чем преуспел человек необычайно — это в искусстве убийства. Как ни крути, любая наука ставится на служение агрессивным инстинктам человека. Примеры? Посмотрите вокруг. На примере той же филологии, математики, физики — не суть. Человек поумнел ровно настолько, чтобы понять — у мира не может быть одного властителя, к чему стремился, например, Чингис-хан. Их должно быть несколько. Трое. Пятеро. Сотня. От силы. Тогда мир существует, а вот что будет с людьми, в сотню не вошедшими, сотню не интересует — пустое. Потому, что попасть в сотню можно лишь напрочь задавив в себе все человеческое. Поэтому — прощай, Полдень!