— Нет, они меня устраивают. И намеки ваши, Сергей Прокофьевич, просто ни к чему. Я не смелся потому, что он не сказал ничего смешного.
— Да он откровенный псих, — коротко выдавил из себя самый смешливый, некий Алексей Сергеевич, который по сию пору боролся со смехом. Любил он посмеяться, любил поесть и выпить, а еще любил себя самого, на чем его любовь к людям и кончалась. Совсем.
— Вы позволите мне изложить суть проблемы? — Сухо спросил Халиф, обращаясь к Сергею Прокофьевичу.
Тот кивнул. Слово «проблема» Халиф произносил очень редко.
— Так вот. Этот человек совершенно нормален психически, это я говорю, как доктор психологии. Как специалист. Все, что он сказал — чистая правда. И о войне, и о том, что хочет. Кстати, это очень скверно, что он нормален. Будь он психически нездоров, найти его было бы проще — люди с поврежденной психикой живут в своем мире и, совершая свои ходы, которые им самим кажутся тайными и непостижимыми, зачастую сами себя преподносят на блюде. Этот человек живет в мире реальном. Акцент — фальшивка. Он просто отвлек на него внимание. Это человек или коренной горожанин, или из ближайшего региона, во всяком случае — русский или обрусевший с рождения. Ему было совершенно все равно, что вы поднимите его на смех — его цель была оповестить вас, а через вас и всех остальных, что и случится, кто-то сделает это из осторожности, кто-то — чтобы позабавить собеседника. Это тоже факт и его он тоже учел. Далее. Этот человек, как я уже докладывал вам, Сергей Прокофьевич, или от рождения обладает ослабленным инстинктом самосохранения, что вряд ли, как я сейчас убедился, или же способен полностью подавить свой страх. То, что он испытывает к вам — это самая настоящая ненависть, которой он, наконец, сумел приделать лица. Пока что ваше, уважаемый шеф, а также ваши, господа. Далее. Он вряд ли прошел физическую спецподготовку, его боевые навыки в вопросах рукопашной, думаю, не заходят за рамки просто хорошо тренированного человека, не более. Далее. Он амбидекстр, то есть, у него одинаково работают оба полушария головного мозга, способен мыслить как компьютер и одновременно оценить тонкую прелесть чайной церемонии. Он работает по составленному плану, которому следует скрупулезно. Ему свойственен артистизм, скорее всего, он как-то связан с искусством — любым, но вряд ли с боевыми искусствами. У него жесткая установка на самодостаточность, он не претендует на лидерство, но не способен ходить под кем-то. Далее. Скорее всего, в какой-то отрасли он уже преуспел, так что это не отчаянный рывок неудачника. Далее. Он склонен к менторству, но лишь преследуя цель максимально доступно подать материал собеседнику. Еще он предан какой-то неистовой страсти. Цели. На ее алтарь он положит, что угодно. С криминальным миром он не связан, судя лексикону. Он жестокий человек и способен на что угодно, если этого требует ситуация. По его мнению, она требует — началась война. Из того, что я изложил, и из того, что он сказал, я заключаю, что у этого человека есть какое-то средство. Оружие, если угодно, одинаково хорошо работающее как среди вас, так и среди чиновников, правоохранительных органов и вообще, полагаю, кого угодно. Это не снайперская винтовка и не компромат — на каждого, из здесь присутствующих, компромата столько, сколько у каждого, из здесь же присутствующих на тех, кто должен с ними бороться. Я просил вас, Сергей Прокофьевич, чтобы вы распорядились по цепи организовать наблюдение за потерпевшими торговцами. У меня пока все.
— Опий, — негромко обратился Сергей Прокофьевич к седому и бледному человеку, который тоже не смеялся, пока остальные развлекались с позвонившим юродивым.
— Ничего. Друзья, женщины, родня — это те, кто навещает находящихся в больницах. Клиенты, приятели, покупатели случайные, разовые, проститутки, полиция, что состоит на окладе у вас и попутно собирает с них на хлеб с маслом, те же друзья, женщины, родня, — тихо, бесцветно процедил тот, кого назвали Опием. — Прослушка ничего не дала, никого, кто был бы нам интересен. Я провел опрос по вашему приказу — никто из них не видел в последнее время возле себя кого-то слишком любознательного или часто появляющегося, или просто одного и того же человека.
Сергей Прокофьевич прикрыл тонкие веки, молча задумался, машинально достал из пачки сигарету, сидевший слева Алексей Сергеевич любезно щелкнул зажигалкой, шеф кивнул, благодаря, и глубоко затянулся. В комнате воцарилась тишина. Как ни были эти люди сильны в своей сфере, которую сами и создали, борьба с человеком, который преследовал столь непостижимые и нереальные цели, их озадачила. Не напугала, нет. Трусов среди них не было. Озадачила.
— Если вы уверены, Халиф, в вами сказанном, то что вы посоветуете, как специалист по загадкам? — Сухо спросил Сергей Прокофьевич.
— Или вступать в войну с человеком, обладающим неведомым нам оружием, неведомо на что способным, или же принять его условия, — ответил Халиф, ждавший этого вопроса.
— Это исключено, — так же сухо ответил Сергей Прокофьевич, слегка пожалев, что вообще пришлось это произносить. — Исключен второй вариант, я имею в виду. Меры?
— Пока что не снимать наблюдения с потерпевших торговцев, вот все, что можно предложить. Если вы не намерены капитулировать сразу, а этого я не ждал, то смысла даже временно прекращать ваш бизнес, нет никакого, — отвечал Халиф.
— Очень хорошо. Будем ждать. Работаем по-прежнему, ждем, смотрим. Расход, — завершил вече Сергей Прокофьевич и отпустил собравшихся, махнув рукой.
13
«Поразительно, что кто-то способен испытывать гордость от ощущения, что он единственный разум во Вселенной, а все остальное — «суть игра его ума», слегка перефразируя Калиостро. Кто-то от подобного состояния способен лишь испытать ужас — что он просто мысль во Вселенной, пустой и холодной. Кто-то об этом не думает вообще — и правильно делает. Но почему-то никто не хочет подумать о том, чьи же они, в таком случае, мысли? Наверное, в этом еще одно значение слова «одиноко», когда его применяешь по отношению к себе. Убогая философия, однако. Простое слово способно приобретать столь неожиданные образы. Выверты, я бы даже сказал» — Так думал Рамон, сидя на подоконнике и дожидаясь, пока травяная примочка на лице, наконец, подействует. Лицо горело так, словно он прислонился к закипающему чайнику. Тринадцать, пусть небольших, но глубоких и проникающих рубцов в одном месте — малоприятная вещь. Травы, на которых Рамон заварил свою примочку, весьма заинтриговали бы любого фармацевта. Нет, это не были знания, полученные посредством Серого Шута — тот дал лишь, что обещал, а теперь Рамон ждал, пока пройдет первая проверка полученных знаний.
Травы эти, настои, примочки, порошки и мази, в виде рецептов и составляющих, которых просто не было в России, Рамон привез из своих метаний по планете Земля. Часть была с Черного Континента, часть с Гаити (но там направленность зелий была, большей частью, агрессивной, во всяком случае, Рамон тогда более целенаправленно изучал этот аспект, не побрезговав, к счастью, и обратной стороной медали), часть из еще более странных и диких мест нашего милого синего шарика.
«Хаос. Почему-то последнее время, как я замечаю, все стали очень резко делиться на верящих в Бога — но без имени, или же гордятся атеизмом, или же склонны к системе, где есть место лишь Хаосу. От Лавкрафта, создателя старого, доброго Ктулху. Неужто сложно понять, что по всем существующим теориям невозможно столь огромное и удачное количество совпадений? От законов мироздания до закона падающего бутерброда? Законы могут быть лишь установлены. Даны, если угодно. Так как сначала должны быть сформулированы. Вот о чем я думаю и зачем? Я, по идее, сейчас должен бы… А что я «должен бы»? Бегать по точкам и смотреть, как сработало? Слушать радио? Какое? Тринадцать схожих случаев в течении краткого промежутка времени — да ни у кого, кроме людей заинтересованных, связать их воедино ума не хватит. Подожду. При всей разбросанности по городу, у точек один момент соприкосновения — всех, кого подберут там с тротуаров, свезут в одну и ту же больницу. Вот тогда-то мы и похохочем, как говорил Карлсон Великий. Но вот хохотать мне совершенно не хочется. Я не желаю быть злым гением. Я не получаю от этого удовольствие? Нет? Или да? И, если да, то от чего именно? От умения делать то, что другим не под силу? Ну, мелко, Рамон, мелко, если взять любого, кого не одарили родители лишней хромосомой, то выяснится, что, при наличии возможности, стечении обстоятельств, приложенного труда — каждый из них мог бы уметь делать то, что другим не под силу. Ну, ну, Рамон. Не скромничай. Все же. То, что делаешь ты, точно могут очень далеко не все. И ты за это, твою-то мать, горит-то как, честно расплатился».
Тут по лицу врезало так, что на глазах Рамона выступили слезы, и философия временно отступила, как и положено, пред грубым бытием. Примочка Рамона начала действовать, а первые минуты ее воздействия всегда ознаменовывались именно усилением боли. Логично. Дальше лицо начало неметь с той стороны, где Рамон приложил свою примочку, и он спокойно закурил тонкую и черную сигару, из тех, что курят по-настоящему, взатяжку. Жгучая, как кайенский перец, который Рамон в свое время тоже отведал и который, как ни странно, был в составе ингредиентов его лекарства.
«А что я вообще, собственно, делаю? Злой ли я, получается, человек? И не служу ли злу? Да нет. Если отбросить казуистику, это война во благо, а что до мер и способов… Банальная мысль о том, что в мире нет ни единого человеческого действия, которое не принесло бы хоть кому-то вред или боль, разумеется, не нова. Возможно, мысль о том, что действия, не отягощенные эмоциями, «недеяния», к такому не ведут, позволяет кому-то легче смириться с этим простеньким выводом. Но, увы. С этой мыслью приходиться жить с того момента, как ты ее понял. А что до Хаоса, как первоосновы бытия… Эмиль фон Юнтц, помнится, договорился в воспевании Хаоса, или равнодушной к человеку, Вселенной, до того, что незамутненный интеллект, если совсем уж упростить, стремится слиться с подлинной реальностью Зла. Да, да. Глядя вокруг, можно прийти и к тому, что все это чудовищно убедительно и что ключевые постулаты Юнтца, Лавкрафта, Кроули — верны. Но мне все думается, что это лишь отчаянная попытка напуганного человека снять с себя всю персональную ответственность за содеянное. Хаос — Хаосом, а логика — логикой. Будь это отражением бытия, или же наши поступки зеркальны происходящему в мире, всегда найдется причинно-следственная, да твою мать, полегчает сегодня, или нет, о чем я?! А, да. Связь, конечно, связь. Хотя, конечно, это можно и восторженно отнести к попытке полностью раскрепостить свой личный разум, получить свободу подлинную, вселенского масштаба. Что ты с ней делать-то будешь? Вокруг посмотри, чучело. Свобода — это то, в чем всегда и всюду отказывается человеку, отказывалось и отказываться будет, будь то законы человеческие, природные или же Божьи. Свободен лишь выбор, да и то в свете… Нимесил пить не буду. Потерплю. Служу… Брожу… Хожу… Да все, чего мне хочется — это максимально доступно изложить дуракам суть слова «плохо», чтобы они перестали его говорить, наконец. И принимали меры, чтобы было хорошо. Если угодно — правильно. А сам я, конечно, разбойничек. Как там у Шолохова-то? Которые против власти (в свете фоминской банды и советской власти) — те завсегда разбойники. И платят, как правило, если не жизнью, то шкурой. Вот то, что я ей уже плачу, яснее всего говорит, что я самый разбойник и есть. И да. Я против власти. Которая не заботится о тех, с кого живет. Да по всему миру так, это естественно — все построено на подавлении человека, государство это просто аппарат для подавления человека, в странах Европы он дает лишь различные способы спуска пара — легализация легких наркотиков и венчание педерастов в церквях, но у них, у развитых стран, кем, интересно, хотя бы делают вид, что все во благо человека и так заигрываются в это, что там людям и впрямь неплохо живется. Вот это — правильно. А тут что?»
А дальше квартиру Рамона огласил такой площадной мат, что о философии и строении Вселенной пришлось позабыть. Примочка пошла на второй круг.
ebooksa