Татьяна Власьевна поджала губы, а ее большие глаза стали строгими. Гвоздин понял — слова мужа ей не по нраву.
Он, резко откинувшись, выплеснул в рот рюмку и вслед торопливо проводил хрусткий груздь.
— Хвоев — тяжелый человек, — сказал он, еще как следует не прожевав. — Татьяна Власьевна, вы как думаете?
— Я с Хвоевым не работаю, — сухо ответила Грачева. — Вам видней.
— Уклоняетесь?.. Ведь нравится? Скажете, нет?
— Почему так думаете? — удивилась Татьяна Власьевна. — Я не замечала, чтобы он был тяжелым. И от других не слышала…
— Вот правильно! — обрадовался Иван Александрович. — Уважаю откровенность.
Татьяна Власьевна, презрительно сощурив красивые глаза, сказала:
— А чему же радуетесь? Любите откровенность… Если так, могу добавить: Петр Фомич, да и вы куда тяжелее…
Иван Александрович, поняв, что разговор принимает неприятный характер, постарался обернуть все в шутку:
— Вдвоем-то, конечно… Один Петр Фомич вряд ли уступит. Килограмм восемьдесят есть, а, Петр Фомич?
— С гаком. Восемьдесят семь…
— Вот видите… — рассмеялся Иван Александрович.
Грачев, зажав в кулаке вилку, переводил настороженный взгляд с жены на гостя:
— Не вздумайте поссориться.
— Зачем нам ссориться. — Татьяна Власьевна встала, сняла со стены гитару.
— Молодец, Таня. Иван Александрович, знаешь, она великая мастерица… Сыграй, Таня! Нашу сыграй.
Татьяна Власьевна согласно кивнула, и струны зажурчали.
Татьяна Власьевна пела, а муж, опираясь на стол, медленно поднимался.
— Таня!