Четыре двери с золотыми табличками.
На первой начертано: «Temple de Sensualité».[3]
Заглянули внутрь.
Первое, что я увидел – огромный диптих на стене: крупное изображение мужского и женского детопроизводительных органов. Вокруг множество гравюр, рисунков, литографий – сплошь скабрезного содержания. Мебель диковинная: необычной формы кушетки и кресла. Потолок зеркальный. На столе разложены какие-то приборы или инструменты неочевидного назначения. Я бы с интересом поизучал весь этот инвентарь, но Мари равнодушно обронила:
– Понятно. Здесь нам делать нечего.
Следующая комната, она называлась «Temple de Tristesse», была выдержана в бледно-лиловых тонах и украшена пейзажами унылых полей, каменистых пустынь, лунных полян.[4]
– Здесь он возвышенно грустит, – хмыкнула Мари. – Идем дальше.
Дальше был «Temple de Sagesse
– Сейчас модно медитировать, – прокомментировала сей ориентальный интерьер Мари, даже не заходя внутрь. – Нет, не то.
Надежда оставалась на последнюю, четвертую дверь. Табличка извещала, что это «Храм ненависти», «Temple d’Haine».
– Звучит обещающе. Ну-ка, зажжем свет…
Мари вошла первой. Я – за ней. И вздрогнул.
Под потолком кто-то висел. Не кто-то – Алевтина Хвощова!
В следующую секунду я сообразил, что это восковая фигура, очень искусно выполненная. На груди у повешенной была пришпилена бумажка с надписью «Я – тварь». Потом мое внимание привлек киот – на первый взгляд обычный, с большой иконой в серебряном окладе, с лампадой. Но вместо образа там был изображен какой-то субъект в берете набекрень, располосованный вдоль и поперек ножом или бритвой, а поверху криво намалевано «Иуда».
– Это Анри Монсарт, – объяснила Мари. – Но объект фиксации у него все-таки мадам Хвощова. Глядите, ей тут посвящена целая экспозиция.
Мы подошли к некоему подобию школьной доски, под которой находился стол.
С доски на меня злобно пялилось изображение какого-то свирепого идола с ожерельем из человеческих голов и десятком рук, в каждой по кривому кинжалу.
– По-моему, это Кали, индийская богиня смерти. – Мари потрогала разложенные на столе предметы, очень странные: дамская перчатка, засохший огрызок яблока, золотой кулон на разорванной цепочке. – Этот кулон я видела на шее у Алевтины Романовны. Перчатка, я полагаю, тоже ее.
– Но зачем они здесь? И огрызок?
– Я читала, что богине Кали молятся, когда желают кому-то смерти. И в качестве подношения возлагают вещи, которых касался объект ненависти. Вероятно, яблоко съела Хвощова, у нее есть простонародное обыкновение грызть фрукты, не разрезая. А это что у нас? – Мари повертела какую-то куколку, проткнутую здоровенной иглой. – Э, да тут и без вуду не обошлось. Мсье Зибо совсем сумасшедший.