«Ах, нет, нет. Прошу вас. Довольно я насмотрелся за сегодня. К тому же собирается дождь».
«Тогда позвольте мне, Коля, вернуться в отель. Я не вижу смысла в нашей прогулке».
В этот момент, увлеченные друг другом и не заметив нас, прошли Анна и Модильяни. Несмотря на всю мою любовь к Анне, я не могла не ощутить горечи…
Может быть, зеркалу удастся изменить мое настроение? Я о нем совсем позабыла. Окончательно запутавшись, я обратилась к ее отражению несколько агрессивно:
«Объясните мне, Анна, зачем вы вышли замуж за Гумилева, если не любили его? Не обессудьте, что спрашиваю об этом. Просто на вашем примере я пытаюсь понять, почему, только-только приехав в столицу социализма и не успев даже приступить к учебе, я выскочила замуж за осаждавшего меня своей любовью юношу. Эти опрометчивые поступки определили всю нашу дальнейшую жизнь. И мою, и вашу».
Анна сделал усилие, чтобы улыбка вышла теплой. Без видимого результата.
«Вы не первая, кто задает мне этот вопрос. Но почему именно сейчас? В этом городе? Разве можно все время думать об одном и том же? Послушайте, у каждого человека есть своя неповторимая способность страдать. Как есть и люди двух типов: те, кто кровоточат, и те, кто вызывают кровотечение. И оба не могут существовать друг без друга. Только так соединяются люди».
Анна и Амедео направились к Люксембургскому саду. Долго бродили среди статуй, фонтанов, праздной толпы и пестрых цветочных клумб. Школьники катались по озеру на лодках. Небо посерело, и пошел тихий парижский дождь. Но им, казалось, было все равно. Они присели на скамейке: у Модильяни не было денег даже на платные стулья.
Я смотрела на них и думала: как они не похожи на других людей. Ни в моем мире, ни в мире, где они жили. Сидя под старым огромным черным зонтом, они читали стихи Верлена. Читали наизусть.
Из моей записной книжки:
Другая Анна: Вы чувствовали, насколько Амедео одинок. Может быть, из-за крайней нищеты, в которой он жил.
Анна: Несмотря на нищету, Амедео сиял. Да, мне казалось, что он опутан сетью одиночества. Но я обожала его. Тогда я была молодой женщиной, с восторгом впитывающей парижскую атмосферу. Никто, помнится, не здоровался с Амедео. Даже в Латинском квартале, где почти все знали друг друга. Грустный, отрешенный от всех и вся, этот ставший впоследствии легендой человек был никому не известен. Ему нравилось бродить по ночному Парижу, и это был единственный мужчина, способный появиться посреди ночи под моим парижским окном. Под окном замужней женщины! Не чьей-нибудь жены, а уже широко известного поэта Гумилева! Моего самого вдохновенного читателя и советчика. Нас неудержимо тянуло друг к другу, но мы оба осознавали, что эта тяга не должна стать препятствием на творческом пути каждого из нас. Как забыть те дни! Коля хорошо знал Париж и хотел показать мне каждый уголок. Монмартр, Трокадеро, Эйфелеву башню, Булонский лес, все, все. Он был так счастлив, что я наконец-то приняла его предложение! Мы бродили по Латинскому кварталу, зашли в книжную лавку, и я поразилась количеству издаваемых книг. Как же я завидовала молодым поэтам, что им повезло жить в этой стране! Тогда я была настолько очарована Бодлером, что только и мечтала о том, чтобы положить розу на его могилу. С малых лет я знала, что стану поэтом! Девочкой я становилась перед зеркалом и декламировала стихи, дрожала от счастья, проходя мимо памятника Пушкину. Как же мы были похожи с Николаем, который на все имел свое мнение и смел ставить Бодлера выше Пушкина!
Другая Анна: Итак, вы приехали с Николаем в Париж в свой медовый месяц. Два молодых человека, которых объединяла любовь к поэзии. Как же случилось, что вы оказались с Амедео в Люксембургском саду в дни своего медового месяца с Николаем?
Анна: Поэзия – вот мой ответ. Именно она указывает, кто твоя душа-близнец. У поэзии нет цели. Нет правды. Только поэзия. В то время Модильяни работал над скульптурой в палисаднике перед своей мастерской на Монмартре. Я слышала удары молотка. Вечерами он писал. На стенах мастерской висели огромные полотна. Работал Амедео не покладая рук. Переставал, как мне кажется, только когда был вынужден переезжать с квартиры на квартиру. Влюбленный в египетское искусство, он повел меня в Лувр в египетские залы. Ничто более его не интересовало. Он особенно обрадовался, когда узнал, что я не люблю Анатоля Франса, поскольку сам не выносил его.
Другая Анна: Он писал вас обнаженной. Мне кажется, что все те вытянутые головки с лебедиными шеями, тянущиеся в бесконечность фигуры, обнаженные женщины-ангелы вызваны к жизни вашим дивным образом. Женщиной, вошедшей в его творчество и жизнь.
Анна: Я думаю, что тогда его вдохновило не столько само мое обнаженное тело, сколько дух свободы, который я излучала. Мы беседовали обо всем, не только об искусстве. Часто Амедео подсмеивался над Эйфелевой башней. Я же утверждала, что художник должен вести диалог со своим временем. Он восторгался мной. Для него я представляла новые тенденции в русской поэзии.
Другая Анна: Должно быть, вы ничем не напоминали женщин своего времени.
Анна: Просто я была настоящей.
В глазах этого молодого мужчины Анна была прекрасным видением. Может быть, его завораживали ее стихи, которые он скорее чувствовал, чем понимал? Или она осознала, что этот человек смотрел на все другими глазами, теми самыми, которыми она всегда хотела, чтобы смотрели на нее? Сколько же продлилось это волшебство? Сколько может продлиться волшебство любви между двумя далекими и, по сути, чужими людьми. Есть любови, обреченные на короткий век именно для того, чтобы никогда не умереть.
Он написал ее в образе египетской царицы.
ebooksa