Ахматова в моем зеркале

«Вы правы, близится время, когда никто не будет в нас нуждаться. Но я не хочу думать о нем.

Чувства еще живы во мне. Будем переживать их вместе».

Линии времени на лице поэтессы стали глубже, и я впервые заметила, что глаза ее больше не блестят. Какие чувства я собиралась переживать вместе с ней? Разве не ясно, что уже слишком поздно: стекло дало трещину. Мы могли только вспоминать с ностальгией о прекрасных мгновениях прошлого, и опять же – не так, как мы их прожили, а так, как хотели бы прожить. И пусть теперь штукатурка в доме Анны не осыпалась от установленных для подслушивания микрофонов, зато осыпалась старая штукатурка жизни. И все-таки… «Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет», – написала когда-то Ахматова. Не может быть, чтобы все вдруг взяло да закончилось. Я не сомневалась, что нам предстоит еще многое пережить вместе.

«Анна, я уверена: не существует границы между вашим “там” и моим “здесь”, между прошлым и будущим стоит сегодня, сейчас. Как в Белом зеркальном зале, в “Поэме без героя”, где зеркала рождали двойные и тройные образы с их отражениями, солнечный свет моей родины заставит загореться все тени.

Я приехала в вашу страну, где вместе со снежинками в танце кружились слова, изменившие мою жизнь. Эти слова явились мне позже уже здесь, на родине, принесенные морским бризом. И сейчас мы здесь, вместе, далеко от всего, что доставляло нам боль, за окном осень, осыпающаяся листьями деревьев, которыми мы были когда-то. Две бунтарские души. Прежде чем покойно уснуть, выпьем красного вина за наше здоровье. Я зажгу – как и вы тогда в Белом зале – сонм свечей, и мы отпразднуем эту чудесную встречу. Я буду вашей гостьей из будущего, а вы – моей из прошлого: ведь вам прекрасно известно, что смерти нет и что в зеркалах появляются отражения людей, которые не появились тогда, когда их ждали.

Мой поэт тоже выбрал, как ему уйти из жизни, не имея сил блуждать в лабиринте, где все открывающиеся перед ним пути вели в темные тупики.

Как там у вас написано: из трех поэтов двое собирались жить вечно, а третий… “Без недели двадцать лет // Он глядел на Божий свет”…

Некоторые изображают из себя сумасшедших. Это нам обеим прекрасно известно. Как известно и то, что есть зеркала, мечтающие только о зеркалах.

Анна, моя хорошая, печаль, что безвыходно угнездилась в нашей душе и не может обернуться смертью и улететь, сделавшая вас легендой и обрекшая меня на “вечное скитание женщины с разбитыми глазами, которая хочет петь”[6], эта печаль, Анна, хмелит благоуханием нездешней смирны.

Эта земля приняла нас со всеми своими радостями и все еще нас любит: ведь в любви никому так и не удалось отнять у нас свободу. И сейчас, когда мы обе в конце пути, давайте радоваться вместе этому чудесному закату. С восторгом еще не познавших любви девочек».

Наверное, это было сказано вслух. Не исключено, что я говорила про себя. Зачастую молчание – это неслышимые слова. Слова, которые не должны быть услышаны.

«Я умолкла на годы, – поэтесса прервала своим молчанием мое. – Да вы это и сами знаете. Не будила все то, что доставляло мне боль. Но это молчание совсем другое. Тогда, смотря из окна третьего этажа дома на Фонтанке, я часто видела, как на меня смотрят из окон чужих домов. От Нью-Йорка до Ташкента. Вас тогда еще не было. Или я так думала. Я не представляла себе, что скорбный путь, которым шел мой сын в кристальном молчании, годы спустя пройдет ваш сын. Что к кристальному молчанию тебя могут вынудить тысячами способов».

Мне захотелось сменить тему. Мне было тяжело продолжать разговор о наших детях. Наверное, вообще не стоило о них упоминать: чтобы бы мы ни говорили, чтобы мы ни делали, чтобы ни писали, беседовали или молчали, абсолютно все, весь мир был наполнен их присутствием. Я улыбнулась Анне. Может быть, улыбка выглядела несколько натянутой, но мне было все равно. Она все равно поняла бы меня.

«Я хочу вам кое-то предложить, Анна. Давайте отправимся вместе в путешествие. Хотите? Поедем в Париж. В ваше время, да и потом, именно в Париж стекались писатели со всего света. Этот город был легендой. В наши дни всеобщего развенчания Париж больше не столица Европы. Вы должны это увидеть своими глазами. Увидев сегодняшний Париж, вы освободитесь от призраков раз и навсегда. Вновь станете двадцатилетней Анной. Вернетесь туда, где еще не произошло то, что произойдет потом».

Париж открылся мне впервые в конце шестидесятых годов, и мои отношения с ним только литературными не были. Из-за пришедшей к власти в Греции диктатуры «черных полковников» мы вынуждены были остаться в Москве, я и горстка моих земляков. У наших родных также не было возможности приехать к нам. Так Париж стал местом встречи. Меня потряс контраст между светом и звуками двух мегаполисов. В Париже шел дождь. Сирены карет скорой помощи оглушали, дороги забиты автомобилями, клошары вдоль Сены со своими бутылками, Латинский квартал – место встреч находящихся в добровольной ссылке греков. Париж, такой отличный от вашего!

V

Мы приземлились в аэропорту «Шарль де Голль» и оттуда на автобусе добрались до центра. Наш бутик-отель располагался недалеко от Эйфелевой башни. Первые дни мы провели, вдыхая запахи города, бесцельно бродили по парижским улицам, но я чувствовала, что все эти дни мысли Анны витали где-то далеко. Далеко от меня.

В один из теплых весенних вечеров, гуляя, мы услышали дикий шум и крики. Полицейские воронки перекрыли улицу, и мы вынуждены были пересечь перекресток с поднятыми руками. Нас обогнала какая-то молодая женщина в спортивной форме, не обращая внимания на полицейских, она кричала: «Пустите меня! Там внутри мои родные!» Полицейские попытались ее остановить, она упала. Женщина рыдала в голос. Мы с Анной схватились за руки, не понимая, что происходит. Улица была усеяна осколками. Сущий ад.

Мы нырнули в толпу и несколько дней не выходили из отеля, слушали новости о террористическом акте. Было много погибших. Разорванные взрывом на части человеческие тела. Похоже, что шокированная случившимся Анна отвлеклась на время от преследующих ее демонов.

«Вы мне можете объяснить, что произошло?» – спросила она меня тревожно.