Ахматова в моем зеркале

22
18
20
22
24
26
28
30

На зеркальной поверхности появились крошечные черные точки, и мне показалось, что кое-где зеркало даже позеленело, как будто обветрилось или пролежало долгое время схороненным в земле. Во всяком случае, старение не было естественным.

Все произошло настолько быстро, что я не успела переварить случившееся. В какой-то момент я поймала себя на странных мыслях, коварных и даже безнравственных.

Может быть, мы втроем, Анна, я и тот мужчина, могли бы стать семьей, которой нам всем так не хватало. Стать эдаким любовным треугольником, таким обычным для России. Сама Анна не раз оказывалась одной из его сторон.

Я начала читать о жизни Маяковского, о его связях с супругами Брик. Супруг и любовник делили Лилю, живя под одной крышей… Или я начала сходить с ума? Маяковский положил конец своей жизни, и многие сочли его смерть политическим самоубийством. Не исключено, что так и было. Кто может знать наверное, какие бури бушуют в беспокойной душе? Если я, несмотря на принятые решения, все еще питаю чувства к своему любовнику, а он, несмотря на жестокость Анны, продолжает думать о ней, может быть, вся эта странная интрига выведет нас троих на отношения иного рода…

Вот такие мысли одолевали меня. Чувства Анны я вовсе не принимала в расчет, будучи уверенной, что для нее большее значение имело отражение наших мыслей, нежели мы сами. Анна дорого платила за свое отражение в чужих зеркалах и после испытания счастьем неизменно просыпалась испуганной и одинокой. Неужели я вновь хотела подвергнуть ее этой экзекуции? Неужели хотела обречь ее на жизнь в чужом городе, где ей не о ком плакать и нечего вспоминать?

Должно быть, она прочла мои мысли. Потому что однажды, когда я что-то готовила на кухне, я услышала, как Анна постучала по зеркальному стеклу, как бывало, когда она злилась. Я вытерла руки и побежала к зеркалу. Взгляд Ахматовой был суровым.

«Такие вещи, дорогая моя, не повторяются, – проговаривая каждый слог, произнесла она. – Некогда я жила втроем с Ольгой[5] и Лурье. Безумства молодости. Да и время было безумным.

После развода с Шилейко я чувствовала себя свободной, как птица. Тогда-то и началась история с Лурье. Я стала его рабой. И Ольга тоже. Мы жили втроем, и никто из нас так и не понял, кого же любил Лурье. В какой-то момент он уехал за границу. Сначала в Берлин, потом в Америку. Он звал меня с собой, но я в очередной раз отказалась покидать Россию. Тогда еще я могла уехать. Его удивило мое решение. Он мне часто писал, я же не ответила ни на одно из писем. Как будто я вновь обрела свободу. Мы с Ольгой остались вдвоем…»

Взгляд ее потеплел. На губах мелькнула ностальгическая улыбка.

«Ольга… Красивая, блестящая Ольга с огромными серо-зелеными глазами и несчитаным числом поклонников… Ее образ пронизывает всю “Поэму без героя”, иногда – завуалированный, но это всегда та же Ольга. Какое-то время мы жили как настоящие цыгане. Мыкались по домам. В результате Ольга тоже покинула Россию… Я осталась одна в квартире, которую ей дали от Фарфорового завода, где она работала. Из окна этой квартиры я наблюдала великое наводнение 1924 года. Было очень холодно, и я без конца болела. Тогда-то и появился Пунин. Думаю, его очаровала моя детскость. Он так меня и называл – “ребенок”. Может быть, потому, что меня еще восхищало все окружающее – от снега и неба до чашки чая. Я переехала к нему».

Улыбка ее стала горькой.

«Бедная, беспомощная, бездомная Ольга. Она умерла в полном одиночестве в Париже в 1945 году. Я узнала о ее смерти годом позже. Поклонники один за другим покинули ее, Лурье уже перебрался в Америку. Умерла уже немолодой, среди своих кукол, шляпок и любимых птичек. Не знаю, откуда у нее взялась эта страсть к птицам: мне рассказывали, что вся квартира Ольги была увешана птичьими клетками. Птицы стали свидетелями ее агонии, а вовсе не Судейкин, ее единственная настоящая любовь, и не думающий поддержать Ольгу в трудные для нее часы».

Измученная угрызениями совести, я была не в состоянии защитить свой выбор, свое молчание, свое одиночество. Анна столько натерпелась из-за доносчиков! И что теперь могу предложить ей я, кроме истории о двух раненых жизнью, ищущих близости женщинах, которую я хотела написать? Вместо ненаписанных слов остались одни троеточия…

Я ни слова не сказала ей о своих показаниях в Народном комиссариате, решив не беспокоить ее понапрасну. Довольно того, что она пережила в своей реальной жизни, и ее теперешнее пребывание в чужой стране само по себе являлось продолжением трагической цепочки событий.

Мой быт, озаряемый присутствием Анны, даже когда она не появлялась в зеркале, казался вполне размеренным. Я объясняла это ее усталостью, хотя в действительности усталость ощущала только я.

Я передумала ехать на могилу брата Анны, даже если бы мне и удалось ее разыскать. Что это даст после стольких лет? Кроме, конечно, горечи, которую Анна ощущала при мысли, что некогда она отреклась и от этого брата? Правда, Ахматова больше не возвращалась к этой теме, что было мне на руку.

История ее поколения написана в ее стихах и молчании. Скорбный «Реквием» Ахматова посвятила своему сыну Льву и несчастьям русского народа. Весь параноидальный вихрь XX века нашел свое отражение в ее творчестве. Я думала о том, что Анна жила в стране, где портреты без конца менялись, города меняли свои названия, памятники сносились или переносились в туристические парки, и сегодняшние люди принадлежали уже к иному, чем в ее эпоху, виду. Но разве и в истории и моей страны не случалось нечто подобное, правда, не в такой степени?

Таких людей, как Анна, можно считать счастливыми уже потому, что они были свидетелями мировых трагедий. Они всем сердцем полюбили города, ставшие частью их творчества. В этом было их богатство. По-настоящему бездомной была я. Женщина, не пролившая ни одной слезинки о своем родном городе. С моим городом меня не связывали сильные воспоминания.

«Больше всего мне нравится, – сказала я ей однажды, – что нам не нужны специальные коды, чтобы понимать друг друга. Я узнаю о вас, читая между строк, и никогда – сами строки. Все эти бурные романы, катаклизмы, которые читающие о вас пытаются расшифровать, для меня открытая книга».

«Да, но сейчас нет никаких катаклизмов. Мы очень устали. Вы не чувствуете?»