Алексей. Афросинья недалече жить будет в деревне.
Кикин. Отец тебя не пострижет, а будет при себе держать и возить, чтоб от волокиты умер. Тебе, кроме побегу, спастись ничем иным нельзя.
Алексей. Отец зовет ехать к нему за границу, как он поедет.
Кикин. Что ж, сам отец отворил дорогу. Поезжай в Вену, к кесарю, там не выдадут. Спрашивал меня резидент наш Веселовский про тебя, я ему сказывал: сам знаешь, что его не любят. Одначе Веселовский, чую, в Россию вертаться не хочет, потому тебя не покроет, чтоб Петра на себя не озлоблять излишне. Потому с секретарем вице-канцлера Шенборна говаривал, заплативши ему. По его докладу понял, что кесарь примет тебя, как сына. Вероятно, даст денег, тысячи по три на месяц гульденов.
Алексей. А до Вены-то как с челядью доберусь? Денщик отца Орлов Иван Михайлович мне говаривал, что нас только до Данцига выпишут и деньги також до Данцига. За Данцигом он меня встретить должон.
Кикин. У Меншикова проси тысячу червонных. Он даст. Сенат две тысячи рублев выпишет. А пять тысяч червонных да две тысячи мелкими деньгами я уж занял под тебя в Риге у обер-комиссара Исаева.
Алексей. Выходит, с деньгами управимся. Но когда ко мне будут присланные во Гданьск или Королей, что мне делать?
Кикин. Уйди ночью один с Афросиньей и возьми одного детину верного. А багаж и людей брось. Отцу ни в чем не верь. Он тебя заманит и публично голову отсечет. Я к тебе более не прийду, и ко мне ты более не езди. За мной смотрят другие, кто ко мне ездит. Я повсюду говорить буду, что ты на меня сердит. Мне в отчистку будет. В день Святого Петра в летнем огороде гулянье, многих повидаю. Ты мне в Петербург письмо напиши, что к батюшке в Амстердам едешь, а ежели на меня суснет будет, что о твоем побеге знал, то я объявлю письмо твое, что и меня ты обманул. Прочие письма пиши цифирью, какую для тебя дьяк Воронов изготовит на медной пластине.
Алексей. От Гданьска безлюдно поеду. Как бы не убили дорогой.
Кикин. Зря болтают. Там не только такой знатной персоне, но когда я езжал на почтах, страху не было. Не то что у нас повсюду дурачества да разбои.
Входит Яков Игнатов. Алексей целует ему руку. Яков целует Алексея в лоб. Кивает Кикину, тот выходит.
Яков Игнатов. Кем ты меня почитаешь?
Алексей (опустившись на колени). В сим житии иного такого друга не имею, подобно вашей святыне. В чем свидетель — Бог. Не имею во всем российском государстве такого друга в скорби и разлучении, кроме вас.
Яков. Ты забыл страх Божий и обещания перед Богом и перед святыми Его ангелами и архангелами, когда перед исповедью твоей я спросил тебя перед святым Евангелием, будешь ли заповеди Божии исполнять, предания апостольские и хранить меня не как друга твоего, пусть и наилучшего, а как отца твоего духовного? Я тебе отец, а не царь. Он телом, я духом тебя родил. Ты должен почитать меня за ангела Божия и апостола, иметь за судью дел твоих. Хочешь ли ты меня слушать во всем, веруешь ли, что я хоть и грешен, но такую же имею власть священства от Бога, мне, недостойному, дарованную, и ею могу вязать и решать, и хочешь ли во всем повиноваться и покоряться? (Протягивает Евангелие.)
Алексей (на Евангелии). Заповеди Божии, предания апостольские, все с радостью хочу творить и хранить, и тебя, отца моего духовного, буду почитать за ангела Божия, за апостола Христова и за судию дел своих иметь, священства твоего, власти слушать и покоряться во всем.
Яков (делает Алексею знак встать с колен, берет его об руку). Никаких сделок с царем Петром. Во всем личный произвол одного. Единственная возможность в исправлении зла — устранение этого человека. (Говорит мягче.) Народ почитает его за антихриста. Одначе оба мы с тобой, Алексей, образованные люди, понимаем, что царь Петр не антихрист. Простой человек, и существование его должно прекратиться обыкновенным человеческим путем.
Алексей. Каюсь, я смерти отца желаю.
Яков. Бог тебя простит. Мы все желаем ему смерти, для того что в нашем народе тягости много. Про что отец тебя спрашивал? Про меня спрашивал?
Алексей. Нет, об этом не знает. Боится одного — связей моих с Суздалем.
Яков. Кикин сказывал, едешь ты.
ebooksa