Румянцев. В карты бы поиграть за-ради скуки, да заклялся я.
Толстой. С которых пор? Ведь я знаю, ты картежник был.
Румянцев. Был, Петр Андреевич, до прошлых маневров. Во время маневров слезли с лошадей на привале и полез я в сумку за картами. Чувствую, в сумке что-то другое. Вынув этот предмет, не поверил своим глазам. Оказалось, вместо карт образ Божьей Матери. Это явление образа Пресвятой Богородицы смутило меня до высшей степени, тем более что хорошо помнил, как собственноручно утром этого дня перед походом положил две колоды карт в свою сумку. Не мудрствуя лукаво принял это за сверхъестественное указание и предупреждение и тут же дал себе клятву более карт в руки не брать.
Толстой. Ежели б Матерь Божья в нашем деле указание дала нам. Который день ходим к нашему зверю, а обложить как следует не можем. Уж и австрийцы в сумнении. И сегодня день беспутный. Встал рано, пошел гулять да все думал, что учинить. В Петербурге али в Москве скорей бы придумалось. Здесь же в Италии думается о ином. Море плещет, пальмы шумят, старики сидят на балконах и смотрят на восходящее солнце. Я Италию шибко люблю и в Италии, может, поиному жил бы. Меня государь как-то орла пить заставил за то, что при нем на ассамблее слишком Италию хвалил.
Румянцев. И я на Италию поглядел. Девки здесь веселые, и кругом все весело, может, от теплого моря. В Женуе порт невелик, а в Венеции по всем улицам вода морская, да на судах ездят во все домы. Никаких лошадей, никаких карет, никакого скота.
Толстой. Венеция красива. Множество мостов каменных да деревянных. Да церковь там красива святого евангелиста Марка. Четыре лошади над дверьми медные без узд вызолочены. А поставлены в знак венецианской вольности. Мы ж с тобой люди подневольные. Вот не знаю, что сегодняшней почтой государю написать, хоть кое-что и придумал.
Румянцев. Европа для проказ место подходящее. В Амстердаме, в доме одном был на ужине с раздетой дочиста прислугой, а здесь, в Неаполе, вечерами веселится множество людей в машкарах, по-славянски в харях, чтоб никто не узнал. Многие ходят с женами, но также и приезжие иноземцы ходят с девицами и грешат много. (Смеется.) Когда сойдутся на площади в машкарах, берут за руки иноземцев приезжих и гуляют с ними, забавляются без стыда. (Смеется.)
Толстой. То-то, Александр Иванович, я тебя сыскать не мог. Уж думал, вновь тебя арестовали, как в Австрии.
Румянцев. В Австрии иное. Там генерал Рост взял у меня пас и не велел никуда выезжать оттого, что я был под именем Галицкий, а прежде числился шведским офицером Любциковым. Тут же я под своим пасом, русским. Шесть дней меня австрияк под арестом держал, а после выслал. Велел в Баварию на Фезен ехать. Меж тем, как я узнал через подкуп, что царевича в Италию повезли, из Фезена объехал Иншбрук и следил за царевичем до Неаполя, иначе б потеряли.
Толстой. Нам тут в Европе без подкупу не обойтись. Многие берут. Знать надо лишь, сколько кому. Вот с деньгами туго. Я уж из своих сто шестьдесят чревонных дал секретарю Вайнгарду. Но надежду имею, что при благополучном завершении государь вернет. Ныне же дело наше в великом затруднении. Ежели не отчается дитя нашей протекции, под которой живет, никогда не помыслить ехать.
Входит граф Даун.
Даун. Прошу, господа, прощения за задержку, дел иных множество. Бунтовщиков из Венгрии привезли, принимать их надо было.
Толстой. Наше дело давно кончиться могло, но царевич многими разговорами только время продолжает, а ехать в отечество не хочет, и не думаю, что без крайнего принуждения на то согласится.
Даун. Скажу вам по доверенности, я получил от кесаря собственноручное письмо склонять царевича всеми мерами к возвращению к его величеству русскому императору или к выезду куда ни есть. Кесарь не хочет быть с вами в неприязни.
Толстой. Выезд куда ни есть быть не должен. Царевич может укрыться во Франции, али в Швеции, али еще где. Посему надобно вашей милости во всех местах трудиться, чтоб ему явно показать, что оружием защищать его не будут, а он все упование в том полагает.
Входит Вайнгард.
Вайнгард. Милостивые государи, я имею письмо от принца Алексея отцу своему, его императорскому величеству. (Передает письмо Толстому.)
Толстой. Что в письме?
Вайнгард. Пишет, что ехать отказывается, и объясняет причины. Вам, господин Толстой, просит объявить, что принять не может по болезни.
Даун (к Толстому). Я уж не знаю. Хотел бы спросить вашего мнения, как поступать.
ebooksa