Дача на Петергофской дороге,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Давно умерли.

Авдотья Макаровна покачала головой с соболезнованием.

— Позвольте узнать имя и отчество ваше? — спросил старичок.

Я сказал: они раза два повторили его, как бы заучивая урок.

— А который годок вам, батюшка Николай Николаевич? — спросила меня старушка.

— А сколько у вас душ? — спросил Зябликов, как только я удовлетворил любопытство его жены.

— Братцы и сестрицы есть? — сказала Авдотья Макаровна.

— У меня нет никаких близких родных! — отвечал я, досадуя на докучливых старичков; но они, кажется, и не подозревали, что их любопытство может наскучить, и продолжали меня допрашивать.

— А заложены ли ваши мужички? — спросила меня Зябликова.

— Нет, — улыбаясь, отвечал я.

— Хорошо вы делаете! Ах, как трудно справляться потом! — с грустью произнесла Авдотья Макаровна, из чего я мог догадаться, что их мужички были заложены.

— А каков хлеб в ваших местностях? — не давая мне отдыха, спросил Зябликов.

— А скотинки много, батюшка, у вас? — перебила своего мужа Авдотья Макаровна.

— Право, не знаю, — отвечал я.

Старички встрепенулись и с удивлением глядели на меня, как будто я им сказал что-нибудь ужасное.

— Я плохой хозяин, мало живу в деревне, нанимаю управляющего, — прибавил я, желая оправдаться.

— Небось немца! — язвительно заметил мне Зябликов, а его супруга с ужасом прибавила:

— Как же можно не знать своего добра?

Во все время этого разговора сердитая дева в тиковом платье бегала из комнаты в комнату, рылась в сундуках, в узлах и снимала со стены крахмальные юбки, шум которых в другой комнате возвещал мне о новом скором знакомстве.

Появление молодой девушки пояснило мне докучливые расспросы стариков и их оригинальное гостеприимство. Ее отрекомендовали мне следующей фразой: