Истории-семена

Побледнела и отвела глаза Росвита, лишь прошептав, что так заведено издревле в Эцэль-Эб.

«Странные нравы, скверные обычаи там, где старости нет места за столом с юностью и зрелостью», – подумал гость и решил после приёма разузнать всё хорошенько о деревне и обитателях её.

Однако ближе к полуночи, когда застолье осталось позади, направляясь по естественной нужде во двор, Виланд натолкнулся в доме на старуху. Женщина тихо сидела там, где ещё часом назад поднимались многочисленные кубки с вином за здравие гостя. Теперь же за пустым и неприбранным столом в темноте, словно видение, восседала седовласая старица и что-то невнятно мычала себе под нос.

Лишь бродяга Виланд поравнялся с ней, как та вскочила с места и, ухватив за руку незадачливого гостя, яростно запричитала. Слова неразборчивые и рваные вылетали из щербатого, старческого рта. Виланду на помощь прибежали хозяин с дочкой и оттащили полоумную.

– Не пугайся, Виланд, – проговорил смущённо Ансельм, почтительно удерживая сумасшедшую. – Мать это моя. Она безобидна, но не в своём уме. Ты лучше ночью не покидай комнаты, чтобы не тревожить её покой. В темноте да в тиши лишь разум её пребывает в ладу с душою.

На следующий день Виланд в сопровождении дочери пастыря обходил окрестности Эцэль-Эб. Нигде ему не было преград, каждый дом готов был принять его с небывалым радушием. И почти в каждом приветливом жилище ютились старики и почти все полоумные, как мать Ансельма. Это странное наблюдение озадачило Виланда и всякий раз, как он пытался дознаться у юной спутницы до сути загадочного сумасшествия пожилых обитателей деревни, Росвита ловко уводила нить беседы в иное русло.

День быстро пронёсся и вот после сытного ужина, гостю предложено идти на покой. Только он погасил свечу, только удобно устроился под шерстяным одеялом, как дверь бесшумно приоткрылась, и кто-то быстро прошмыгнул в спальню.

– Кто это? – позвал в темноте Виланд, натянув одеяло до подбородка.

Не то чтобы он слыл трусом, но и в отчаянные храбрецы не рвался. А тот факт, что его жизнь не оборвалась на третьем десятке лет, а перевалила за его порог и торопилась к четвёртому, говорила лишь в пользу осторожности и безусловной разумности Виланда.

На его окрик ответа не последовало. Уж не полоумная ли прокралась по недогляду?

Тихое шлёпанье босых ног лёгкое, как трепыхание птичьих крыльев, дошло до самой кровати и некто, отдёрнув край покрывала, юркнул и прижался к Виланду. Едва не вскрикнув от испуга, тот было хотел удрать, но тут же тишину нарушил девичий голос, тихий, но решительный:

– Не пугайся, то я, Росвита. По нраву ты мне. Не гони, молю бесстыжую девицу. Иначе, не встречу утро, удавлюсь от стыда.

– Но как же отец твой? Какой же из меня тогда гость, если нарушу гостеприимство и покушусь на богатство, кое должно достаться мужу, но не проходимцу!

– Не заботься о том, добрый Виланд, – страстно заверила его Росвита, целуя в уста. – Всё сговорено пред очами Творца и Змееправца.

Наутро Росвита покинула тёплую постель, за миг до восхода солнца.

Девять дней беззаботно жил себе Виланд в Эцэль-Эбе, и каждую ночь приходила к нему дочь пастыря. Днём Росвита вела себя примерной, целомудренной дочерью, и намёка не было в её словах и взглядах о жарких, наполненных страстью ночах. На девятую ночь, как обычно, прокравшись в спальню, она скользнула под одеяло.

– Сегодня всё закончится, – прошептала она любовнику, с готовностью принявшему её в объятия. – Завтра ты должен будешь покинуть нас.

– Но отчего же? Если дело в твоём отце, я завтра же попрошу твоей руки.

– Он никогда не согласится. Да и я тоже. Ты чужак, Виланд. И останешься чужаком.

– Но мы можем покинуть это место вдвоём, – не сдавался Виланд. Девушка пленила его сердце, и так просто он не собирался отказываться от неё.