«
При этом – вот парадокс Грозного – он, конечно, не отказывается от опричнины, но почему-то мирился со взглядами Филиппа. И церковные иерархи уговаривают игумена занять первосвятительский престол.
Филипп останется в истории нашей церкви и страны как ходатай перед царем за всех опальных, как бескомпромиссный и бесстрашный борец с опричниной, который не боялся ничего – ни одергивать самих опричников, ни говорить правду о них царю в лицо.
В массовой культуре до сих пор живо выражение «филькина грамота»: полагают, так Иван Грозный презрительно назвал разоблачительные и увещевательные письма митрополита Филиппа. Письма, в которых он призывал царя одуматься и распустить опричнину.
Именно за это и пострадал – считают почти все историки.
После случившегося уже открытого конфликта с публичной словесной перепалкой между царем и митрополитом в Успенском соборе Кремля Филиппа судили. Занятно, что главным обвинителем Филиппа стал новгородский архиепископ Пимен, над которым царь вскоре поиздевается во время своего новгородского рейда.
Обвинения были типичны для того времени: в колдовстве. Также были собраны все проступки церковного характера в бытность Филиппа соловецким игуменом – вероятно, о них и свидетельствовали на суде подосланные люди.
По решению суда митрополита низложили, одели в разодранную монашескую рясу и поместили под арест. А после сослали в Отроч-Успенский монастырь в Твери.
Общепринятая версия гибели митрополита описана в «Житиях святых» Дмитрия Ростовского: во время новгородского похода в 1569 году царь направил в монастырь к Филиппу одного из главарей опричного войска, Малюту Скуратова, попросить благословения на поход. И 23 декабря Малюта задушил святителя Филиппа. А выйдя из кельи, сообщил настоятелю, что в келье Филиппа было так жарко, что тот умер от угара. Состоялись спешные похороны, и Малюта покинул монастырь.
При этом в Синодиках Грозного имени митрополита Филиппа нет.
Почему царю не простили опричнины?
Царь Иван IV был во главе страны дольше всех остальных наших правителей, сделав для России больше всех прочих, но он – единственный наш царь, изображения которого нет на программном памятнике 1000-летия России в Новгороде.
Несмотря на 50 лет тяжелого, но славного по своим итогам правления, царь Иван остался в истории как Грозный.
Можно ли ответить на вопрос, что же с ним тогда произошло? Что превратило правителя, вроде бы прекрасно осознававшего миссию свою и своей страны – в тирана? И что период опричнины говорит о нас самих?
Мог ли царь в какой-то момент просто сойти с ума от навалившихся потрясений? Мог, но в исторических источниках неоднократно и очень подробно описывается, как Грозный до самой смерти вел обширную дипломатическую и личную переписку, был опытным политиком, участвовал в войнах, порой возглавляя армию самолично! Ничто, кроме нескольких лет опричнины, не указывает на версию о безумии царя.
И уж точно опричнину не объяснить «характерным для русского народа» сочетанием тирании и рабства, как иногда описывают эту эпоху. Неправда! Для русских опричнина стала шоком! Сломом всех идеалов – о мире и о царе; раной, нанесенной народному сознанию так глубоко, что она не заживает столетиями!
Ведь, вопреки разным слухам, Русь никогда прежде не знала массовых репрессий! Да, мы переживали разорительные набеги Орды, но сами свирепость и кровожадность ордынцев – не переняли!
Опричнина была нонсенсом, кошмаром, который обрушился на народ! Мы едва ли когда-нибудь сможем беспристрастно оценить эти события и мотивы царя, но мы можем разглядеть ту грань народной души, которую обнажила опричнина. Благодаря ей мы увидим, кто мы такие.
Категоричное неприятие методов опричников будто стерло в народном сознании все выдающиеся достижения Грозного – а их было немало. Это при том, что число жертв опричнины даже близко не сопоставимо с тем, что происходило в Европе, где машина репрессий уничтожала десятки тысяч людей в религиозных войнах.
Современник Грозного английский король Генрих VIII (1509–1547) убивал своих политических оппонентов и бывших жен, открыто воевал со своим собственным народом: только за «бродяжничество» он повесил 72 тысячи насильственно согнанных им с земли крестьян. Все население Лондона было тогда – 100 тысяч.