Ария смерти

Флавия между тем уже подходила к плащу. Женщина, словно репей вцепившаяся ей в руку, остановила певицу и что-то сказала.

Брунетти хлопнул Вианелло по плечу и указал на лестницу, затем – на себя, а после подвигал двумя пальцами, изображая ходьбу, и осторожно зашагал вправо. Если появиться на сцене с этой стороны, женщины его не заметят, зато сам он не упустит их из виду ни на мгновение. Стоило комиссару зайти за занавес, как стали слышны их голоса. Но он не мог разобрать слова, пока не подошел к лестнице вплотную.

– Вот место, с которого вам предстоит петь. Помните: надо стоять лицом к залу, иначе зрители вас не услышат, – напряженным тоном поясняла Флавия. – Вот, я поворачиваюсь… – проговорила она, и ее голос действительно стал тише, – и меня слышно гораздо хуже.

Демонстрация получилась очень убедительной.

– Стоит помнить также и об оркестре. В нем более семидесяти музыкантов! Если петь недостаточно громко, музыка полностью заглушит ваш голос.

– Может, мне встать с другой стороны от трупа? – спросила женщина.

– Да, хорошая идея. Так вы естественным образом окажетесь лицом к аудитории и будете видеть лестницу. Наверх можно подняться только по ней; оттуда прибегут люди Скарпиа, чтобы схватить вас.

Брунетти подумал: Флавия говорит это в надежде, что он ее услышит, – так бросают в море бутылку с запиской, авось дойдет до адресата.

Где-то раздались шаги, и Брунетти воспользовался этим моментом, чтобы начать подниматься по ступенькам. Когда звуки стихли, замер и он – на середине лестничного пролета.

– Позвольте, я встану между вами и лестницей, чтобы понять, достаточно ли силы у вашего голоса, услышит ли вас зритель. – И через секунду певица произнесла: – Я не пытаюсь убежать. Так мне будет лучше вас видно и слышно и я получу представление о полетности вашего голоса. – И устало, без оттенка иронии, Флавия добавила: – Тем более что деваться мне все равно некуда. Разве вы не видите?

Если ей и ответили, Брунетти этого не услышал.

– Хорошо. Начинайте с Марио, вставай же! Идем!

Брунетти про себя обрадовался, что Флавия говорит уверенно, как и положено учителю. Выйти из роли жертвы, изменить мизансцену… Но удастся ли ей это?

– Нет, наклонитесь ниже, почти к самому его лицу! Вы наклоняетесь, как если бы он был жив, и когда поете Ну, встань! Марио!, ваш голос должен быть радостным, и это встань поется, а не проговаривается. Вы только что всех обхитрили и теперь убегаете с любимым – далеко, в Чивитавеккью, где сядете на корабль. И будете счастливы во веки веков!

Флавия умолкла, и нетрудно было догадаться, о чем она сейчас думает. Люди могут жить счастливо, многие так и живут, и с ней самой, бесспорно, бо́льшую часть времени было так же. Но быть счастливым «во веки веков» – нет, это невозможно. Как невозможно жить вечно.

Брунетти поднялся на две ступеньки – еще немного, и его голову можно будет увидеть с крыши. Он опустился на одну ступеньку и присел.

Женский голос, чужой, не Флавии, пропел громко: Марио, вставай же! Идем! – резкий, начисто лишенный эмоций и красоты, и тут же заговорила Флавия:

– Нет, нет, не так! В вашем голосе должна быть радость. Вы принесли ему добрую весть. Он цел, и вам обоим уже ничто не угрожает. Вы оба будете жить.

Если бы ее голос не оборвался на последнем слове, Брунетти решил бы, что она – гениальная актриса.

Пытаясь скрыть оплошность, Флавия заговорила громче: