– Я восхитилась ее благоразумием и тем, как хорошо она умеет хранить секреты. И призналась, что, конечно, тоже не прочь узнать, как можно сэкономить, потому что косметика – моя страсть, и мне хотелось бы пользоваться самой лучшей. Потом сделала несчастное лицо и посетовала, что мало что могу себе позволить с такой зарплатой.
Брунетти слушал ее зачарованно, как питон – дудочку факира.
– Я еще немного поулыбалась и сделала пару комплиментов. Синьора Гаспарини смерила меня таким до-олгим взглядом и спрашивает: «А принимаете ли вы лекарства?» Я не сразу сообразила, к чему это, потом говорю: «Да, принимаю. У меня проблемы по женской части». – И, улыбаясь собственной изворотливости, Клаудиа произнесла: – После такого даже женщины вопросов не задают.
Гвидо усмехнулся и покачал головой.
– Она сказала, что попытается мне помочь, но должна все хорошенько обдумать.
– Если потом сможет вспомнить свое обещание, – невольно заметил Брунетти.
– Гвидо, не будь таким вредным.
– Мои извинения!.. И что же ты на это ответила?
– Что буду на седьмом небе от счастья. И получила приглашение на чай, – улыбнулась Гриффони. – Подкрепленное намеком на то, что хорошо бы захватить с собой сладости – для нее и Беаты.
Брунетти подумал, что его матушка наверняка восхитилась бы ими обеими.
– И когда же чаепитие?
– В следующий понедельник, в три.
Клаудиа оттолкнулась от перил и стала спускаться по лестнице.
21
Уже возле самой церкви Гриффони сказала:
– Интересно, почему она так ее не любит?
– Расшифруй, пожалуйста, – попросил Брунетти.
– Почему профессоресса Кросера так не любит синьору Гаспарини? Беспомощную старушку, которая как может сражается с болезнями и стариковской слабостью и уже не в силах сама контролировать свой быт?
– Это причины для того, чтобы пожалеть человека, Клаудиа, а не полюбить его, – сказал Брунетти, заранее зная, как нравоучительно это прозвучит.
– А что такое ревность, ты знаешь? – засмеялась в ответ Гриффони. – И чувство собственничества?