Я поразился. Мистер Пи
– Единственное, чему вас, детей, учили, – это как сдаться. Твой дружбан, Рауди, – он сдался. Оттого-то и нравится ему причинять боль людям. Чтобы они почувствовали себя так же плохо, как он.
– Мне он не делает больно.
– Он не делает тебе больно, потому что, кроме тебя, в его жизни нет ничего хорошего. Он не хочет потерять еще и это. Ты – единственное, что у него осталось.
Мистер Пи схватил меня за плечи и наклонился так близко, что я почувствовал запах его дыхания.
Лук, чеснок, гамбургер, стыд и боль.
– Все эти ребята сдались, – сказал он. – Все твои друзья. Все хулиганы. И все их отцы и матери. И деды с бабками, и прадеды. И я, и каждый здешний учитель. Все мы потерпели поражение.
Мистер Пи плакал.
Я не мог в это поверить.
Никогда не видел трезвого взрослого плачущим.
– Но не ты, – сказал мистер Пи. – Ты не можешь сдаться. Ты не сдашься. Ты бросил в меня ту книгу, потому что в глубине души отказываешься сдаваться.
Я не понимал, о чем он. Или не хотел понимать.
Господи, как же сложно быть ребенком. Я тащу на себе гигантский груз своей расы, понимаете? У меня скоро горб вырастет от этого груза.
– Если останешься в резервации, они тебя убьют. Я сам тебя убью. Мы все тебя убьем. Ты не сможешь вечно с нами бороться.
– Не хочу я ни с кем бороться, – говорю.
– Ты борешься с рождения, – сказал он. – Ты поборол операции на мозге. Поборол эпилептические припадки. Поборол алкашей и наркоманов. Ты сохранил надежду. А теперь ты должен взять свою надежду и отправиться туда, где есть те, кто тоже сохранил надежду.
Я начинал его понимать. Он же учитель математики. Я должен сложить свою надежду и надежды других людей. Умножить надежду на надежду.
– Где есть надежда? – спросил я. – У кого?
– Сынок, ты будешь находить всё больше надежд по мере того, как уходишь всё дальше и дальше от этой печальной, печальной, печальной резервации.
Ухожу – значит ухожу