Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня

Потом надел куртку, обулся, подошел к дому Рауди и постучал.

Дверь открыл отец Рауди, как всегда пьяный в хлам.

– Младший, – сказал он, – тебе чего?

– Рауди дома?

– Не-а.

– А-а, ну ладно. Я вот тут для него нарисовал. Можете ему передать?

Отец Рауди взял рисунок и какое-то время разглядывал. Потом ухмыльнулся.

– Ты типа гей, что ль? – спросил он.

Ага, вот этот чувак воспитывает Рауди. Неудивительно, что мой лучший друг всегда такой сердитый, фу ты.

– Можете ему просто передать? – говорю.

– Угу, передам, хотя это немного и голубовато.

Так хотелось выругаться на него. Хотелось сказать, что, по-моему, этот поступок – поступок смелого человека, что я пытаюсь восстановить порушенную дружбу с Рауди, что я по нему скучаю, и если это гомосексуально, то ладно – значит, я самый голубой парень в мире. Но я ничего не сказал.

– Ладно, спасибо, – произнес я вместо всего этого. – И счастливого Дня благодарения.

Папаша Рауди захлопнул дверь. Я пошел прочь. Но перед тем как свернуть на дорогу, обернулся. Я видел Рауди в окне его комнаты на втором этаже. Он держал мою картинку. Смотрел, как я ухожу. И еще я видел грусть на его лице. Я знал, что он тоже по мне скучает.

Я ему помахал. Он показал мне средний палец.

Я крикнул:

– Вот спасибо, Рауди!

Он отошел от окна. Мне стало на минуту грустно. Но потом дошло, что он, может, и послал меня, но рисунок-то не порвал. Если б он меня так ненавидел, разорвал бы его в мелкие клочки. Это разбило бы мне сердце сильнее, чем всё, что только можно вообразить. Но Рауди до сих пор уважает мои рисунки. Так, может, и ко мне у него еще осталась капля уважения.

Муки голода

Наш учитель истории мистер Шеридан пытался рассказать нам что-то о гражданской войне, но был так занудно монотонен, что учил только тому, как спать с открытыми глазами.