– А, ты имеешь в виду тавтологию, типа масло масляное.
– Да.
– То бишь как если бы я сказал что-то вроде «Горди – хрен безухий и ухо без хрена», это было бы плеоназмом.
Горди улыбнулся.
– Это не совсем плеоназм, но забавно. Своеобычное у тебя остроумие.
Я засмеялся.
Горди тоже засмеялся. Но потом до него вдруг дошло, что я смеюсь не
– Что смешного?
– Просто не верится, что ты сказал «своеобычное остроумие». Как будто ты голимый британец.
– Ну да, я немного англофил.
– Англофил? А это что еще такое?
– Это тот, кто любит старую добрую Англию.
Божтымой, это же натурально восьмидесятилетний профессор литературы, попавший в тело пятнадцатилетнего подростка.
– Слушай, Горди. Я знаю, ты гений и всё такое. Но всё-таки ты очень странный.
– Я осведомлен о различиях между мною и остальными. Но не стал бы классифицировать их как странности.
– Не пойми меня неверно. Я думаю, быть странным – классно. В смысле, ты погляди на всех великих – Эйнштейн там, Микеланджело, Эмили Дикинсон. Все они были сильно со странностями.
– Я на урок опоздаю, – сказал Горди. – И ты опоздаешь. Может быть, как говорится, перейдешь уже к сути?
Я смотрел на Горди. Он был крупный, сильный от таскания мешков и вождения грузовиков. Может, даже самый сильный умник в мире.
– Я хочу с тобой дружить, – сказал я.
– Что, прости?