– А если не о мечтах говорить, а о том, чем ты по правде хочешь заниматься в жизни? Если о земном.
– Хочу в Стэнфорд поступить на архитектурный.
– Ух ты, – говорю, – клево. А почему архитектура?
– Потому что хочу построить что-нибудь красивое. Чтоб меня запомнили.
И над этой ее мечтой я не смог бы подшутить. Потому что и сам о том же мечтал. А индейцы не должны лелеять такие мечты. Как, впрочем, и белые девочки из маленьких городков.
Мы должны были довольствоваться малым, в рамках своих ограничений. Но мы с Пенелопой не собирались сидеть на попе смирно. Не-а. Мы оба хотели летать.
– Знаешь, здорово, что ты мечтаешь путешествовать по миру, – сказал я. – Но ты и половины пути не одолеешь, если не начнешь есть нормально.
Ей было больно, и я ее любил – ну, типа любил, наверно, так что я типа должен полюбить и ее боль.
Но больше всего я любил на нее смотреть. Наверное, мальчики все так делают, правда? И мужчины. Мы смотрим на девушек и женщин.
Может, это неправильно – пялиться так. Может, вовсе не романтично? Не знаю. Я ничего не мог с собой поделать.
Может, я совершенно не разбираюсь в романтике, но о красоте я кое-что да знаю.
И, черт, Пенелопа была безумно красивой.
Разве можно меня винить за то, что целый день на нее пялюсь?
Рауди дает мне совет насчет любви
Вы когда-нибудь видели, как красивая женщина играет в волейбол?
Вчера во время игры Пенелопа подавала, а я смотрел на нее как на произведение искусства.
Она была в белой футболке и белых шортах, сквозь одежду просвечивали очертания белого лифчика и трусиков.
Кожа у нее бледная-бледная. Молочно-белая. Белая, как облако.
И вся она была белая в белом, похожая на самый идеальный в мире ванильный торт.
Я жаждал стать ее шоколадной глазурью.