Пастушок

– Серебряную, боярыня? Но я – медник!

– Разве не справишься?

Молодой умелец вздохнул. Потом улыбнулся.

– Справлюсь. Вели нести серебро.

– Завтра принесут. А если я золотой ларец тебе закажу? Осилишь, Улеб?

– Осилю.

Евпраксия наклонила голову, также ласково улыбнулась мастеру и пошла с Даниилом и Зелгой дальше по киевскому Подолию, провожаемая то злым, то весёлым шёпотом.

Глава пятая

Купеческими подворьями назывались малые крепости, обнесённые частоколами. Там купцы держали свои товары и жили сами, вместе с приказчиками и воинами. Когда наступала ночь, к воротам подворий целыми табунами шли недурные собою девки. Некоторых впускали. А иногда оказывались по ту сторону ворот и лихие парни, узнавшие от своих подружек, где торгаши прячут золото.

Знаменитый питейный двор почти целиком занимал небольшую площадь между тремя подворьями. Состоял он из четырёх кабаков, и лучшим считался тот, которым владел хромой грек Ираклий. Пройдя к тому кабаку узеньким проулочком, разделявшим два частокола, Евпраксия, Даниил и Зелга увидели, что у коновязи стоит тонконогий, статный чубарый конь испанских кровей. Сбруя и седло на этом коне были превосходными, и за ним приглядывал мальчик.

– Алёшка Попович здесь! – встревожилась Зелга, узнав коня, – будем заходить? Не попасть бы в драку!

– Нас есть кому защитить, – сказала Евпраксия, тронув пальчиком гусляра. И они вошли.

Истину изрёк зверолов – премудрая Василиса Микулишна наплясалась. Сладостно утомлённая, возлежала она на лавке кверху спиной, уткнув подбородок в маленький кулачок и томно поблёскивая очами. Было на ней ситцевое красное платье с шёлковым пояском, а более ничего, даже и чулочков. Не в пример младшей своей сестре, румяной и белокурой Настасьюшке, Василиса была тонка, смугла, черноглаза. Очень напоминала Зелгу, только вот косы у Василисы были длиннее. Она под ними носила золотой месяц, а прямо посреди лба, под чёлочкой – изумруд на тонком венце. Матерью её была берендейка, первая и любимейшая жена Микулы Селяниновича.

Премудрую девицу окружало яркое общество. Ставер Годинович и Алёша Попович – дружинник князя Владимира, пили мёд и вино за одним столом. За тем же столом сидел поп-расстрига Серапион, пьяница и бабник. Он уже нахлестался. А за другими столами что-то негромко праздновали купцы-новгородцы. Были ещё какие-то люди из разных мест и девки кабацкие. Все собрались слушать Ставра. Так как гусляр уже не играл, о нём позабыли и занялись весёлыми разговорами. Но утихли шумные речи, когда Евпраксия с двумя спутниками вошла и сразу ко всем обратилась с громким приветствием. Ей ответили ещё громче. Многие встали, чтобы отвесить поклон. Подвижный и обходительный, несмотря на своё увечье, Ираклий, который считал монеты за стойкой, также вскочил и мигнул двум девкам – мол, обслужите боярыню! А премудрая Василиса Микулишна лишь маленечко шевельнулась, поставила на один кулачок второй и жалобно крикнула:

– Ах, Евпраксия, дорогая! Леший тебя принёс вместе с Даниилом и этой пакостной половчанкой! Теперь расскажете батюшке, как плясала я в кабаке!

– Мы того не видели, – возразил Даниил. Но рыжая его спутница дала клятву, что непременно расскажут, а Зелга всё подтвердит, ежели премудрая Василиса Микулишна сей же час не откроет, как измудрилась она опять припереться в Киев, уже идя с отцом и Настасьей в Вышгород.

– Я за Золотыми воротами проколола ногу гвоздём, – ответила Василиса, согнув в колене левую ножку, чтобы Евпраксия могла видеть ранку на её пятке, – потекла кровь! Батюшка велел мне идти назад во дворец, где мы ночевали по приглашению князя.

– Ой, ты, моя хорошая! – умилилась Евпраксия, – верю, что башмачки ты надеть забыла, а гвоздь стоял кверху остриём, и все до тебя удачно перешагнули через него. Но кабак с дворцом перепутать – это уж слишком!

Раздался всеобщий хохот. Когда он пошёл на убыль, Серапион зачем-то ударил кулаком по столу и изрёк:

– Женщина – сосуд с коварством и хитростью!