Пастушок

– Девушки – нет, – сказала премудрая Василиса с набитым ртом, – Лель не очень любит, когда красивые девушки начинают под ярким солнцем плясать.

– А почему так?

– Потому, что девушки раздеваются от жары, а маленький пастушок этого не терпит. Лель любит девушек, но не голых. Он ещё девственник, и смущается.

Тут Алёша Попович закрыл руками наглую свою рожу, изображая девственника в смущении. Весь кабак от хохота содрогнулся, хоть каждый отметил мысленно, что обычно такие штуки выделывает Евпраксия. Но сейчас она вдруг задумалась, и как будто даже была встревожена чем-то. Это внезапное, странное помрачнение не могло укрыться ни от кого. Потому Евпраксии не пришлось особенно долго ждать тишины, чтобы обратиться к своей подруге с вопросом:

– Ты говоришь, пастушок? Овечек пасёт? И бог? И любитель девушек? Но не голых?

– Ну да, всё верно, – ответила Василиса, – а что?

–Да так, ничего. Просто вдруг подумалось – не двойник ли он нашего Иисуса Христа?

На сей раз у Серапиона даже не нашлось сил поднять руку, дабы перекреститься – так он был огорошен кощунственным изречением. У Алёши руки пали на стол, а Вольга Всеславьевич обвёл взглядом всех остальных и остановил его на премудрой дочери пахаря. Та воскликнула:

– Ты, Забава Путятишна, обезумела? Иисус Христос тут при чём?

– Простите меня, если не права, но он – Бог, – сказала Евпраксия, – и он – пастырь, а мы все – овцы его. И он любит женщин – вспомни Марию, Марфу, Марию именем Магдалина и всех блудниц, которых он защитил. Но не любит грех.

Над Киевом грянул гром. По крыше ударил ливень – тот самый, что погубил Даниловы гусли на берегу.

– Покайся, Евпраксия! – простонал несчастный Серапион, бессильно размазавшись по столу, – Иисус Христос – наш Бог и Спаситель! А Лель – деревянный идол! Такой же, как Перун, Хорс, Даждьбог, Ярило и прочие, от которых всех нас избавил святой и равноапостольный князь Владимир! Извергни ересь из головы, дочь моя! Извергни!

– А почему у Христа должен быть какой-то двойник? – поинтересовался Вольга, давая знак девушкам наливать. Пока Василиса под стоны Серапиона и медленное бренчание Ставра красочно излагала поверье о двойниках, пока выпивали – в кабак входили разные люди, застигнутые дождём. Одни, увидев Вольгу Всеславьевича, бросались опять под дождь, другие же, посмелее, садились к дальней стене, и девушки их там потчевали.

Дождь вскоре прошёл. Выглянуло солнце, уже садившееся за лес. Рассказ Василисы Вольгу весьма позабавил.

– Видать, наш старый дурак Илья Муромец поскакал увидеться со своим двойником, – предположил он, когда самая премудрая девушка во всём Киеве завершила повествование.

– Почему? – не понял Алёша.

– Как – почему? Ты что, не слыхал, куда он помчался? Кто-то ему сказал за корчагой браги, что на дороге черниговской, прямоезжей, на трёх дубах, на девяти суках сидит Соловей-разбойник, и не даёт он проходу ни конному, ни пешему, губит всех своим лютым свистом! Старый Илья поехал с ним биться.

– Ну, а почему он его двойник? – удивилась Зелга, которой дали второй калач и ковш мёду, – что между ними общего? Не пойму.

– То, что у него любой соловей – разбойник! – стукнула кулаком премудрая Василиса, – и нет от него проходу ни конному, ни пешему! Надоел!

С этими словами она вскочила из-за стола. Угадывая желание своей милой, Ставер начал играть весёлую плясовую. И не ошибся. Отбросив всякую мудрость, его возлюбленная запрыгала по всему кабаку, широко раскручивая подол ситцевого платья. Голые загорелые ноги так и мелькали, тонкие руки так и взлетали над головой! Вольга и Алёша стали притопывать да прихлопывать. Удручённый Серапион давно уже спал, уткнувшись в стол носом. Зелга обожралась калачей, и ей было лень подниматься с лавки. А вот когда Евпраксия поднялась, к ней вдруг поспешил подойти Ираклий. Он был встревожен.