Пастушок

– Ты мне о похоти говоришь, – с досадой поморщился Мономах, – а я имею в виду целесообразность! Если ты привезёшь Забаву в Константинополь, не пошатнётся ли он от кровопролития? Не падут ли стены его под натиском варваров, жаждущих завладеть твоей царь-девицей, воспетой скальдами, гуслярами и менестрелями?

– Очень тонкая шутка, великий князь, – кивнул головой патрикий, – и не лишённая оснований. Ты не напрасно считаешься дальновидным правителем. Но спешу успокоить тебя – мой дядюшка, преподобный митрополит, очень слаб здоровьем. Лекари говорят, что ему осталось не больше полутора лет. А если Евпраксия станет моей супругой, она, конечно же, сможет уговорить патриарха дать тебе право назначить митрополита из русских архиепископов, каковое право имел твой мудрейший дед Ярослав. И тогда ты станешь ещё более надёжным нашим союзником, чем сейчас. Какие же варвары, зная это, посмеют на нас напасть? Разве я не прав?

– Да это всё разговоры, – махнул жилистой рукой князь, откидываясь на спинку кресла, – чем можешь ты подтвердить своё обещание? Как Евпраксия повлияет на патриарха? Она красива, но ветрена. А святой патриарх постарше меня!

Тут Михаил Склир вдруг изобразил бойкое лукавство и подмигнул.

– Ай, великий князь! Зато василевс тебя слегка младше! А по своему положению василевс стоит выше, чем патриарх. Это шутка, шутка! Но – не лишённая оснований, как и твоя. К тому же, у тебя есть царевич Леон, который имеет, по мнению некоторых людей, права на престол. В случае какого-нибудь обмана со стороны царя, который сейчас с тобой говорит моими устами, мудрый архонт, Европа тебя поддержит. То есть, царевича, имеющего права на престол. Как ты полагаешь?

– Надо подумать, – зевая, ответил князь. Он был озадачен. Возможность самому ставить митрополитов была давнишней мечтою. Также понятным было желание императора Алексея видеть в числе своих приближённых племянницу самого Владимира Мономаха, слухи о красоте которой уже лет пять служили предметом бурного обсуждения в королевских дворцах Европы. Но всё же хотелось бы иметь более весомые основания доверять словам царедворца. Уж слишком он воспылал чувствами к Евпраксии! Это было заметно. Одна из трёх восковых свечей в чеканном подсвечнике догорела. Поставив новую, князь сказал:

– Как ты знаешь, Путята сейчас в Царьграде. Евпраксия передаст ему от меня письмо. Он его прочтёт и решит, давать ли своё согласие на ваш брак. Если даст согласие – там, в Царьграде, и обвенчаетесь.

– Но ведь он уже его дал! – вскричал Михаил.

– Не исключено, что он передумает. Он – отец. И имеет право.

Михаил Склир помолчал, пытаясь сообразить, откуда подул этот неожиданный ветер. Потом кивнул.

– Хорошо, великий архонт. Когда мы с моей невестой сможем отправиться в дальний путь?

– Как только твоей пока ещё не невесте будет угодно, – произнёс князь. На том разговор и кончился, потому что пришёл летописец Нестор. То был сутулый, но вовсе ещё не дряхлый старик с длинной бородой. Его башмаки, скуфья и подрясник были такими заношенными, что прочие иноки знаменитой лавры, среди которых он занимал особое положение по причине своей учёности и заслуг, над ним втихоря посмеивались. Отвесив низкий поклон великому князю и чуть кивнув головой патрикию, иеромонах сел за стол. Пергамент, чернильница и перо были для него уже приготовлены, и он сразу стал под диктовку князя писать письмо французскому королю. Патрикий не уходил. Письмо было уже почти окончено, когда снова открылась дверь, и вошла Евпраксия.

Глава девятая

Забава Путятишна соврала, сказав, что надобен ей патрикий. Он был ей надобен, как болотная лихорадка. А с летописцем она дружила. Даже нередко бегала к нему в лавру – взглянуть, над чем он работает, да поябедничать на брата с сестрицей. Меланья, впрочем, также была его частой гостьей. Порой они прибегали вместе, чтоб разобрать серьёзную ссору. Нестор, в отличие от попа-исповедника, заставлявшего их просить одна у другой прощения, долго слушал, вникал, и говорил прямо, какая из них права, а какая – нет. Скандальные сёстры полностью доверяли его суждениям. Иногда они заставали в лавре Владимира Мономаха с боярами и дружинниками, а то и с митрополитом. Всех их сперва принимал у себя игумен Сильвестр, а уж затем – летописец. Но у игумена проводили они минуты, а с Нестором – никогда меньше двух часов.

Скромненько войдя, Евпраксия поклонилась Нестору в пояс, как и Владимиру Мономаху. А вот патрикия не заметила. То есть, конечно, заметила, но не подала виду.

– Ишь, ты! Явилась, не запылилась, – проворчал князь, взглянув на неё отечески, – ты по делу? Или пришла болтать о пустом?

– Болтать о пустом, – призналась боярыня, – но, для начала, спросить – должна ли я буду, князь, читать этой ночью тебе Псалтырь?

– Пока ещё не решил. Сядь и не мешай нам писать письмо.

Боярыня опустилась на лавку рядом с патрикием. От него разило духами, как от богатых гречанок в Корсуни, где Евпраксии довелось побывать с отцом ещё до замужества. Воевода ездил туда по своим торговым делам. Михаил сидел неподвижно, не отрывая взгляда от красноватых отсветов на квадратных каменных плитах пола. Стала глядеть на них и Евпраксия. На что было ещё глядеть? Князь с монахом были уж очень суровыми, образа – угрюмыми, окно – мрачным. Отсветы, правда, были зловещими, но слегка.

Кончив диктовать, правитель Руси обратился сперва к монаху, который взмахнул листом, чтоб чернила высохли: