Пастушок

– Будто не знаешь, – съехидничала Марица, облизав пальцы после перепелиного крылышка с чесноком и индийским перцем, – Ахмеду крепко досталось! И он лишился всех своих пуговиц. Поздравляю.

Выпив ещё вина, Евпраксия поднялась и заторопилась к дверям. И вовремя – к ней уже направлялись, слегка покачиваясь, румяный Вольга Всеславьевич и ещё один богатырь, Михайло Казаринов. Но она от них убежала.

Покинув залу, Евпраксия по крутой, узкой винтовой лестнице устремилась вверх, где были великокняжеские покои. Стук каблучков по древним каменным плитам взмывал очень высоко в темноту и там превращался в гул. Конечно же, приходилось идти наощупь. Но за очередным поворотом лестницы впереди появился свет. Там была дубовая дверь княжеской ложницы. Возле неё при свечах стояли на страже два молодых дружинника с алебардами. Они оба приветливо улыбнулись Евпраксии, потому что она со всеми держалась просто.

– Князь сейчас занят, – сказал ей один из них, а другой прибавил:

– Там у него Михаил-патрикий и монах Нестор.

– Они-то мне и нужны, – обрадовалась Евпраксия и взялась за дверную ручку.

Владимир Мономах знал, что вряд ли получится у него уснуть этой ночью – после тяжёлого дня разнылась нога, и решил хотя бы уж провести время с пользою. Придя с пира, он сел за стол и велел одному слуге зажечь свечи, хотя горела лампада перед иконами, а другому – сходить за иеромонахом Нестором из Печерской лавры. Нестор руководил работой над летописным сводом Русской земли. Он обладал очень красивым почерком, знал полдюжины языков и был нужен князю затем, чтобы написать письмо французскому королю Людовику Шестому. Имея славный пример Ярослава Мудрого, Мономах решил породниться с династией Капетингов. У тридцатитрёхлетнего короля была уже дочь на выданье, Изабелла, а у великого князя вымахал внук Изяслав Мстиславич. Чем плоха пара?

Когда слуга убежал, старый князь хотел послать за лекарем-сарацином по имени Аль-Аршан, чтобы тот принёс ему какое-нибудь лекарство от боли. Но тут внезапно явился патрикий Михаил Склир, о чём Мономаху сообщил отрок.

– Что ему надо? – с неудовольствием спросил князь.

– А кто его знает! Сказал, по важному делу. Как нам с ним быть, государь?

– Впустите его. Чувствую, от лекаря нынче толк будет невелик!

Правая нога болела у Мономаха с молодых лет, когда на него во время охоты бросился барс, раненый стрелою. Повалив князя вместе с конём на землю, зверь вгрызся всаднику в ногу выше колена. Кабы не нож, которым охотник сумел воспользоваться, пришёл бы ему конец.

Патрикий был ещё молод, но лысоват и благообразен. Наряд его походил больше на церковный, чем на дворцовый – всё было чёрным, строгим, подтянутым. Поклонившись князю, Михаил Склир воспользовался его приглашением сесть на лавку.

– Жаловаться пришёл? – спросил Мономах, постукивая сухими и желтоватыми пальцами по столу. Брови царедворца приподнялись.

– Жаловаться? Я? С какой стати, великий князь? Пускай жалуется тот, кому выбили два зуба.

– Но он – твой раб. Увечье раба – ущерб господину.

– Он ведь не пёс, чтоб его оценивать по зубам, – тонко улыбнулся патрикий, – а если пёс – то плохой, раз его побили!

– Но бился он за тебя, – не сдавался князь, – может быть, ты хочешь сказать мне, что передумал просить руки скандальной особы, из-за которой чуть ли не каждый день случаются драки по всему Киеву?

На лице Михаила Склира опять возникло недоумение.

– Государь! Может ли остыть любовь к женщине только из-за того, что она – чересчур красива?