Пастушок

И она громко расхохоталась. Князь и монах взглянули на Михаила. Тот был спокоен. Ему ли, опытному сановнику, было вздрагивать и бледнеть! А через минуту спокойствие вдруг пришло и к Евпраксии.

– Хорошо, – сказала она, хлопнув по коленкам ладонями, – я согласна, великий князь. Согласна на всё. И в Царьград поеду, и выйду замуж за Михаила-патрикия. Но – с одним небольшим условием.

– Говори же, – сдержанно подбодрил племянницу князь, потому что та вдруг умолкла, словно утратив решительность. И она, тряхнув головой, продолжила:

– Я преподнесу своему жениху в подарок те золотые пуговицы, которые Даниил отнял у Ахмеда. И он будет их носить на своём праздничном кафтане. Именно в нём мой жених меня поведёт к венцу. А ежели Михаил откажется эти пуговицы к своему кафтану пришить, то никакой свадьбы не будет.

Никто не знал, что и думать. Слова Евпраксии прозвучали мягко и даже доброжелательно, но и князь, и монах, и патрикий очень хорошо поняли, что за ними может скрываться гнусность, ибо Забава Путятишна получила такое прозвище не напрасно.

– Ну а почему я должен вдруг отказаться носить золотые пуговицы с гербом? – мягко и устало, будто разговаривая с ребёнком, спросил патрикий, – ты, может быть, решила заколдовать эти пуговицы?

– Да, может быть и такое, – не стала спорить Евпраксия, – только я возражать не буду, ежели ты, прежде чем пришить эти пуговицы, подержишь их хорошенько в святой воде, а потом твой дядя-митрополит прочтёт над ними молитву или изгонит бесов из них как-нибудь иначе. Мне нужно только одно – чтоб ты их приделал к свадебному кафтану. Тогда пойду с тобой под венец. Ну что, по рукам, патрикий?

– Да, будь по-твоему!

И они ударили по рукам, как два торгаша. И оба были уверены, что заключена удачная сделка. Но Мономах был встревожен.

– Что у тебя на уме? – спросил он племянницу, – говори, а то допытаюсь!

– Как допытаешься, дядюшка?

– А узнаешь! Также и я узнаю, всё ли ты время проводишь с пьяницами…

– И с грешниками! – запальчиво перебила Евпраксия, – Иисус Христос дружил с пьяницами и грешниками! А я кто такая, чтоб дружбой с ними гнушаться?

– Не смей дерзить! Я хотел сказать – допытаюсь, всё ли ты время проводишь в блуде и винопитии, или ещё бегаешь к волхвам!

– Слышу голосочек Меланьюшки! О, великий киевский князь! Неужто тебе не совестно так позорить свою племянницу перед её женихом? Вдруг он передумает?

Рассмеявшись, Евпраксия поднялась и с громким, нахальным топотом вышла вон. Когда дверь за нею захлопнулась, Михаил-патрикий также вскочил. Ему не сиделось. Медленно подойдя к оконцу, он стал смотреть на звёздное небо. Туманно, призрачно распростёрлось оно над Русью, с необычайной ясностью отражая черты своего Творца – таинственность и величие. Аскетическое лицо патрикия разрумянилось. Его грудь наполнялась ветром, который дул из степей, рассеивая туман над Днепром и вздымая волны. Киев уснул. Редкие огни мерцали и на горах, и внизу, где было Подолие.

– Как ты думаешь, Нестор, что у неё на уме? – негромко спросил Мономах у инока, – всё ли будет, как мы задумали?

– Ох, не знаю, князь, – вздохнул Нестор, сворачивая письмо, чтобы Мономах его запечатал своей печатью, – а на уме у неё – какая-то каверза нехорошая!

Через час явился боярин Ольбер, которому Мономах поручил доставить письмо во Францию. Взяв письмо, молодой воевода выслушал наставления, поклонился и вышел вон. Ещё через час отряд из сорока всадников на отборных конях поскакал берегом Днепра вниз, чтоб свернуть у Заруба на большую дорогу к латинским странам.

Глава десятая