Пастушок

– Где золотые пуговицы? – негромко спросила дочь Мономаха, отложив в сторону свою ложечку. Ян немедленно отложил свою. Он глаз не сводил с княжны. Евпраксия подняла на неё рассеянный взгляд.

– Ты что-то сказала, Настя?

– Я спрашиваю, где пуговицы?

– О чём ты?

Голос Евпраксии прозвучал так высокомерно, что ноздри Насти раздулись. Филипп, заметив это, вскочил. Взяв из воды розгу, он протянул её сквозь кулак, как бы проверяя, нет ли на ней сучков. Евпраксия поглядела ему в глаза. Он их не отвёл. Даже усмехнулся. В присутствии княжны Насти, которая предварительно наболтала ему с три короба всякой дряни, мальчишка был очень смел перед госпожой Евпраксией. Так-то он побаивался её, поскольку она с недавних времён при каждом удобном случае на него обрушивала свой гнев. Проще говоря, драла за уши.

– Очень странно, что ты не можешь припомнить такие пуговицы, сестрица, – снова заговорила княжна тоном глубочайшего сожаления, быстрым жестом вернув Филиппа в прежнее состояние, – ведь они – из чистого золота, и на каждой из них отчеканен ромейский герб. Двуглавый орёл.

– Двуглавый орёл? – мило улыбнулась Евпраксия, доев кашу и холодец, – так бы и сказала, сестра! Вот я эти пуговицы и вспомнила. Но признайся, как ты узнала о том, что я забрала их у гусляра? Какая змея тебе это на ухо прошипела?

Настя не собиралась что-то утаивать от Евпраксии, но с Меланьей тоже ей не хотелось ссориться. И она поступила хитро – взглянула не на саму Меланью, а на подошвы её босых вытянутых ног, белевшие совсем рядом, и громко вскрикнула:

– Ай, Меланья! На твою правую пятку влез таракан! Берегись, сестра – он очень похож на митрополита.

Меланья в бешенстве разоралась на таракана, и тот от неё сбежал, спрыгнув на пол. Брезгливо взмахнув ногами, вспыльчивая боярыня подогнула их под себя и утихомирилась. Судя по её глазкам, в золотой чаше был мёд.

– Бедный таракан, – вздохнула Евпраксия, отодвинув пустую тарелку с ложкою, – лучше бы вы его раздавили, сёстры, чем обижать, да ещё два раза!

Сделав глоток настоечки, она пристально поглядела на Яна. Тот засопел и начал краснеть. Настя и Меланья также уставились на него зоркими глазами, но не успели привести в чувство, так как Евпраксия уже спрашивала глубоким и нежным голосом:

– Братец мой, а ты для чего пригласил Филиппа?

– Вставай и снимай штаны, – сказал Ян. Он злился на самого себя за то, что волнуется. Но Евпраксия знала, как справиться с этой злостью.

– За что прикажешь меня пороть? – осведомилась она, добавляя в голос немного сухости и досады, – скажи мне, брат, в чём я провинилась?

– А разве я это не сказал тебе в кабаке? Ничего не помнишь? Напилась вдрызг?

– В каком кабаке? Когда?

– Да третьего дня, у Ираклия! Хорошо ты плясала там, сладко целовалась с Вольгой-разбойником! Долго ты ещё будешь позорить нашу семью, вовсе позабыв стыд и честь?

Настя и меланья были довольны Яном, и он был сам доволен собой. Последнее обстоятельство для Евпраксии было уже половиной дела.

– Я, конечно, штаны спущу, раз ты мне приказываешь, – сказала она со вздохом, – если уж ты решил, что надо меня посечь – так тому и быть. Я тебя обязана слушаться. Но сначала скажи мне, братец – Вольга Всеславьевич извинился перед тобой? Он давал мне слово, что извинится!