Пастушок

– спасибо, сестрица, – примерно таким же тоном отозвалась Евпраксия, крепко сжав кулаки, – но я сомневаюсь, княжна, что госпожа Янка тебе такое позволила! Я сама спрошу у неё об этом.

И она медленно поднялась,сначала ударив обоими кулаками по столу. Очень ей захотелось кое-кого избить. Потом – сжечь весь Киев. Но всё же благоразумие взяло верх. Впиваясь глазами в пакостные глаза Меланьи, которая рассмешила пахабной шуточкой наклонившихся к ней служанок, Евпраксия обогнула угол стола и пошла к Филиппу. Тот вскочил с лавки, отвешивая поклон молодой вдове. Ему было очень страшно за свои уши, так как он видел, что всё у княжны идёт наперекосяк. Дрожащей рукой он вытащил из корыта самую лучшую розгу. Ещё бы – взгляд госпожи Евпраксии был не очень-то дружелюбным даже сейчас! А что будет завтра, когда она придёт во дворец? Но дочь Мономаха сразу же успокоила перепуганного мальчишку, который всё позабыл. Княжна подтвердила Евпраксии, что наказывает её четырьмя десятками розог и семидневным сидением под замком.

Эти слова Насти услышал также и Ян. Он стоял за дверью, ибо ему хватило ума понять, что выставили его не даром. После второй угрозы со стороны княжны Он навострил уши ещё сильнее и ухитрился не пропустить ни одного слова из разговора.

– Мало того, – раздался вновь голос Насти, – все в Киеве будут думать, что тебя высекли по приказу Меланьи! Я пущу слух, что великий князь велел ей тебя воспитывать, потому что Ян не решается это делать. Ты представляешь, как над тобой будут хохотать, сестра моя дорогая? Дались тебе эти пуговицы с орлом!

– Я просто коза, —донёсся печальный голос Евпраксии вместе с шелестом её юбки, – жалею для горячо любимой сестрицы лучшего в Киеве Даниила и лучший в Киеве терем! А из-за этого пострадает главная достопримечательность Киева.

– Это что? – прикинулась княжна дурой, – не храм ли святой Софии? Или же Золотые Ворота?

– Ворота грешной Евпраксии! Прости, Господи, за кощунство…

Тут же последовал громкий хохот четырёх девушек и мальчишки. Ян догадался, что обе створки ворот были им предъявлены чрезвычайно пикантным образом. Когда все проржались, княжна воскликнула:

– Как люблю я тебя, сестра! Ну, хватит передо мной сверкать голой задницей, я тебе не гусляр Данила! Личиком повернись, будем говорить по душам.

Евпраксия простонала что-то невнятное, и послышался опять шелест её одежды. А затем Настя продолжила:

– Мне велели тебя пороть до тех пор, пока ты не скажешь, где эти пуговицы. Но вижу, что ты всё равно не скажешь, как бы я ни старалась. Я ведь отлично знаю тебя, Евпраксия! Предлагаю договориться. Пороть я тебя не буду, а под замок посажу на несколько дней. Но все будут думать, что ты была высечена Меланьей, и что она тебя заперла. Так надо, ведь я должна отчитаться – дескать, всё сделала, что могла! Меланья, ты подтвердишь?

Слушая в ответ тишину, Ян живо представил, как босоногая праведница кивает и смотрит на своих девушек. Можно было не сомневаться в том, что обе они с готовностью повторили её движение. Разумеется, повторил его и Филипп, едва только Настенька устремила на него взор своих княжьих глаз. Что ему ещё было делать?

– Вижу, что через час весь Киев будет об этом знать, – прервала княжна коротенькое молчание, – да, иначе нельзя. Получается – ты, сестрица, будешь наказана только наполовину. Открой же мне половину правды, чтоб я могла сказать батюшке что-нибудь, не солгав ему! Ведь ложь, как ты знаешь – это великий грех.

– О, ещё какой! – признала Евпраксия. Вслед за тем её пятки неторопливо затопали от позорной лавки к окну. Окно, помнил Ян, было приоткрыто, и выходило оно на Боричев въезд. Конечно, туда и следовало орать во всю глотку, чтобы весь Киев услышал, как беспощадно Евпраксию порют розгами по приказу младшей сестры! Но прежде, чем это произошло, Ян вдруг услыхал насмешливый возглас праведницы Меланьи:

– Так значит, я весь матушкин жемчуг по сундукам своим рассовала? Говори, сука!

– Ладно, не по своим, – пошла на уступку старшая дочь Путяты, стоя перед окном, – пару сундуков ты взяла без спросу!

В следующий же миг Евпраксия завизжала истошным голосом. После первого крика сразу раздался второй, а потом – ещё и ещё. Слушать эти вопли вблизи было невозможно, и Ян пошёл на поварню. Но он их слышал и там, усевшись за стол и начав рассказывать молодым стряпухам, а также Ульке и Зелге именно то, о чём княжна Настя хотела оповестить весь город. Впрочем, едва ли его старания были очень нужны – Евпраксия верещала, стонала и выла так, что Филиппов труд смогли оценить во всех концах Киева, от Жидовских ворот до Ляшских.

Глава четырнадцатая

Перед полуднем старый митрополит Никифор уехал на отпевание знатной инокини в обитель святой Ирины, и потому обед в его трапезной проходил без хозяина. Сразу после обеда патрикий Михаил Склир вышел поглядеть на коней, которых Ахмед и Рахман купили у берендеев. Сами два брата уже сидели в корчме, торопясь потратить вознаграждение, а коней конюхи водили перед крыльцом. Это были два жеребца, серый и гнедой. Судя по тревожному ржанию и повадкам, из них ещё предстояло выбивать дурь. Ни ростом, ни статью кони не отличались, но обладали огромной силой. Каждый, когда вставал на дыбы, легко подымал на воздух двух здоровенных конюхов, уцепившихся за поводья.

– Ну, что ты думаешь о них, Ульф? – спросил Михаил у рослого, хорошо одетого викинга средних лет, который стоял с ним рядом. Тот безразлично пожал плечами.