– На всякий случай. – Признаваться в том, что она сумасшедшая, расхотелось. А захотелось уткнуться лбом ему в плечо, постоять так минуту-другую, если не целую вечность. Ведь совсем непонятно, сколько времени ей понадобится, чтобы прийти в себя.
Мирослава и уткнулась. Душевнобольным простительны такие вольности. А он вдруг погладил ее по голове, как маленькую. Это был такой странный и такой знакомый жест, что Мирослава перестала дышать, чтобы не спугнуть это странное чувство дежавю.
Фрост все испортил, Фрост сказал ей в ухо:
– Дверь башни открыта, а ты тут орешь. Лежишь на траве и орешь дурниной. Что я должен был подумать?
Да, определенно, он все испортил. Мирослава распрямилась, оттолкнулась от его груди, как пьянчужка отталкивается от фонарного столба, за который только что цеплялся.
– Пойдем, – просипела она и пошагала вперед.
– Куда? – Он попытался поймать ее за руку, но она увернулась.
– Туда, – сказала она уже увереннее. – Если башня открыта, значит, там может кто-то быть. Кто-то из детей. Я должна проверить.
– Что им там делать посреди ночи? – Руку ее он так и не отпустил, сжал крепче, так, что не вырваться.
– Играть.
– Во что играть? Ночь на дворе!
– В прятки.
Она сначала сказала, а потом подумала. Замерла, как вкопанная. Фрост тоже замер, спросил очень спокойно и очень тихо, наверное, чтобы не спугнуть.
– В какие прятки, Мира?
– Мира я только для своих.
Ее мозг сейчас работал, как вычислительная машина, просчитывал варианты, прогнозировал исходы. Чтобы не бояться, мозг нужно загружать реальными, а не мнимыми проблемами.
– Так я свой. – Он не шутил, он и в самом деле считал себя своим. Это хорошо, пусть рядом будет кто-то вот такой… свой. – Что там насчет пряток?
– Ничего. Глупости. Я проверила детей перед сном. Все были на месте.
– Это должно тебя успокоить.
– Должно, но не успокаивает.