Любовь и проклятие камня

22
18
20
22
24
26
28
30

Оставив детей на берегу, Соджун отправился за Елень, стоящей в одиночестве. В этом костюме ее можно было принять за тонкокостного юношу, правда, до тех пор, пока она не поворачивалась боком, и тогда вырисовывалась высокая грудь. Шляпа скрывала лицо до губ, на которых играла легкая улыбка. Женщина даже задрала подбородок, подставив лицо солнечным ласковым лучам, которые тут же коснулись его, словно нежные пальцы матери. Солнце ослепило, и Елень зажмурилась. Соджун смотрел на любимую женщину и понимал: ею он не устанет любоваться! Она никогда, даже будучи седой и согбенной, не утратит своей красоты. Ведь не было кроме нее в сердце иной женщины. За 25 лет не было и не будет уж впредь! И от этой мысли тепло и радостно стало на душе.

[1] Прокаженный  –  больной проказой. Проказа – «ленивая смерть», инфекционное заболевание с преимущественным поражением кожи.

[2] Хён – обращение мужчины к старшему брату или человеку, которого можно считать или назвать старшим братом.

[3] Считалось позорным иметь ранение на спине. Дескать, только во время бесчестного бегства с поля боя и можно получить удар в спину.

Глава двадцать первая.

Семья после обеда отдыхала в тени. Солнце только перевалило полуденную черту. Ветер едва ласкал лица, от воды тянуло прохладой, и на душе было хорошо.

Неугомонный Хванге прыгал на берегу с деревянным мечом, разя невидимого врага. Соджун поглядывал на мальчика и все больше креп в своем убеждении: из этого ребенка вырастет настоящий воин. Чжонку уже неплохо бился и учился старательно, но делал это больше по необходимости, не видя в воинском занятии ремесла, и даже признался как-то отцу, что хочет обучиться, чтоб потом защитить свою женщину. Ни больше, ни меньше. Хванге же… Он был жаден до знаний, а в обучении азартен. Получая новый синяк, ребенок лишь сильнее сжимал деревянную рукоять, внимательней смотрел, осторожней двигался. Холодная решимость. С этим рождаются. И, зная Пак Шиу, Соджун приходил к выводу, что это качество мальчик унаследовал от матери, воспитанной дедом-генералом. Даже сейчас, поглядывая на своего сына, Елень смотрела не как мать, а как учитель.

— Хванге! Сними-ка сапоги! — вдруг крикнула она сыну.

Тот оглянулся, без лишних вопросов подбежал, сел на землю, стащил обувь и посмотрел на мать.

— Иди, — сказала она и улыбнулась.

Ребенок вновь побежал на берег, но едва под ногами зашуршала галька, прыти у малыша поубавилось. Он вернулся на травку и зашаркал голыми ступнями по ней, пытаясь унять боль и зуд. Елень усмехнулась:

— Вернись туда, где тренировался раньше.

Ребенок оглянулся. В карих глазенках мелькнула неуверенность и мольба.

— Враги не станут выбирать травку для боя, чтоб тебе было легче, — проговорила Елень и разулась.

Она поднялась и подошла к сыну, переминающемуся с ноги на ногу на острой речной гальке. Его физиономия выражала все страдания, которые мальчик испытывал. Но тут он посмотрел на мать, стоящую босой напротив него, и выпрямился. Сжал рукоять деревянного меча и встал наизготовку. Елень улыбнулась.

— А теперь стой, — сказала она и легонько толкнула ребенка.

Тот пошатнулся, но устоял. Мать толкнула сильней, Хванге шагнул назад и скривился от боли.

— Верь своим ногам! — приказала она и толкнула еще сильней.

Ребенок сжал зубы. Несколько раз он отступал, кривясь от боли, едва держась на ногах, но Соджун видел: сам Хванге не попросит остановить обучение. Будет терпеть, но не уступит.

Чжонку, с жадностью наблюдая за происходящим, вдруг сбросил сапоги и поспешил к тренирующимся. Отец его остановить не успел.