– Надрызгали, как свиньи у своего корыта, – запричитала мать. Силушки моей больше нет! Прямо-таки вы меня замурзовали, терпения моего больше не хватает, вздыху никакого нету, вся-то я с вами измучалась, вся-то истерзалась. Тираны вы мои ненасытные, постоянно жрёте, и когда только ваши утробы наполнятся! Напхались вы на мою-то шею, кесь и не скачаешь вас. Какие вы, всё же, досужие: где как всё сыщут, где как всё найдут и всё разрушат. На столе нагваздали, ножик изломали, рукомойник расквасили, из лахани помои расплескали, мух в избу напускали, утиральник искрутили, занавески исхлыстали, ножницы иступили, вилки изуродовали, часы отцовы изломали, развинтили, футляр к ним исковеркали, до швейной машинки ваши баловливые руки добрались, самовар измяли, дудунку у чайника отшибли, соску у ребёнка изорвали, бутылочку разбили, стены все исчеркали, окошко вдребезги тренькнули, чулан весь изрезали, полкадушки малосольных огурцы растаскали, сметану слизали, хлеб весь исковырзакали, пироги сожрали, рубахи с портками в ленты полосуете, зашивать не успеваю! Как на огне всё на вас горит! По деревьям лазаете, по заборам прыгаете. Как по заранее заготовленному списку, укоризненно перечисляла она все бедовые проделки своих детей, содеянные ими за какие-то полгода и за сегодняшний день.
– Спины себе серпами протыкаете, нет той минуты – дерётесь, воете. Тово гляди ребёнка из зыбки вывалите, тово гляди пожару наделаете, – не на шутку разгневаясь, добавляла она.
– Обойди всю вселенную, во всём селе таких детей надоедников, ни у кого нет. Вот, отец явится, из поля, узнает о ваших проделках он что скажет!? Вам от него достанется и через вас, супостатов. мне попадёт, – с переживанием стонала она
– Я, вот, возьму сумку, и скроюсь от вас – куда глаза глядят! – самым страшным попотчевала она своих детей. Как бы предчувствуя недоброе ребёнок в зыбке беспокойно завозился, задрыгал ногами, задравши к верху, а сам-то весь в говне вывозился, сучит ногами, барахтается руками словно, купается в воде.
А ребятишки присмирев, приутихли. Они натужно и печально начали вздыхать, боясь пошелохнуться. Унылыми блестящими от слёз глазами смотрят на разгорячившуюся мать, вяло дожёвывая, застрявший во рту кусок пирога, который, может застрять и в горле. Заметя слёзы на глазах детей, Любовь Михайловна раскаянно, перестала браниться, её покорили уставившиеся в упор на неё несколько пар, детских, наивных, блестящих от слёз глаз. Она, сжалившись над своими детьми, тоже прослезилась. Сгрудила их всех около себя, словно клушка своих цыплят, стала по-матерински обнимать и целовать. Ребятишки облегчённо повздыхали, и только теперь каждый позволил себе, проглотить чуть не застрявший во рту кусок. А мать расчувственно, и умилённо принялась их поочерёдно целовать. Слёзы горя смешались со слезами радости. Ребятишки, зашевелившись, весело, но сдержанно разыгрались, а мать принялась за дела: стала просматривая бельё, заплачивать рубашки и портишки, готовя их к субботе, к бане. Вскоре в сенях застучал, возвратившийся из поля с косьбы, отец. Старшие ребята виновато, но услужливо, подскакивали с мест, наткнувшись на отца у порога.
– Что вы мечетесь, как черти от грома! – проворчал он на них.
– А кто это сумничал: окошко-то разбил? – с угрозой в голосе проговорил отец, заметя зияющую сквозную дыру в окне.
– Узнаю кто, дыру башкой заткну! – грозно пообещал он. – Миньк, Саньк! Где вы мычитесь? За викой поедемте! – строго прикрикнул он на старших ребят.
– Надо в токарне сидеть и работать, а вас куда-то лукавый унёс! – ворчал он на них. – Саньк, а ты попроворнее, поворачивайся, что ты ходишь, как варёный! Как будто, непотерянное ищешь! Вот взять вожжи и отстегать! Будешь бегать побыстрее! – торопил вялого Саньку.
Ища, с длинным черенком навозные вилы, отец сунулся в конюшник. Забыв наклониться, больно стукнулся о низковатый дверной вершник. От боли заморщившись, обозлившись, он скорополитно схватил топор и безжалостно, размашистым ударом обуха выбил злополучный вершник. Потом устанавливая вершник на своё место, он, улыбаясь тайно ругал себя, что сам себе придал лишнее дело.
Собрались бабы, в праздничный день, на улице, расселись в тени, под ветлой, чтоб поискаться завели беседу о детях:
– Ну, как ты Татьян, со своими детками-то, справляешся? – спросила Савельева у Оглоблиной
– Мы со своим Кузьмой воедино, их выращиваем. Как и все растим. С ними забавляемся, за нуждой в люди не ходим, своей за глаза хватает, – уклончиво и как-то неопределённо ответила та. – Мы, со своим мужиком, слили наши разумы воедино и действуем совместно. Он скажет, а я поддакну, он отколотит провинившегося в семье, а я добавлю, поддержу его, – с владычественной ноткой в голосе, добавила она. – На днях, досадил мне мой меньшой Гришка, я не стерпела и отколотила его как следует, чтоб помнил, чтоб не повадно было!
– А меня, мои дети так всю и заполоскали, замутузили. И когда они сильно-то разоруются я их сумкой пугаю: скроюсь мол от вас, так нет, сразу присмиреют. Понимают, что без мамки-то плохо, – со своей стороны, в свою очередь, изъяснила Любовь Михайловна. – Да еще, сказать, они у меня, больно жрать-то лютые! Вчера я кокурки стряпала, так едва накормила свою ораву! Такой жрун на них напал, что ни приведи господи! Даже уму не постижимо – я пеку, а они так и хватают их прямо с раскалённой сковороды! Как метлой метут и руки не обожгут! Насилу их утробы насытились! Потом опешили и от стола отвалились.
– Я баю им: что не едите? Вон пироги из печи вынула! Отпыхнут и еште! – а они в один голос: «Нет мам, не хотим!» Наевшись только опыхиваются, и каждый старается поднять на себе рубаху, чтоб показать своё голое, набитое как лукошко пузо! Потом пить возьмутся! Ковшом гремят, друг у дружки его отнимают, из рук вырывают, воду расплёскивают. Никак не напьются, уркают кадыками, как лягушки в озере, – расхаивая своих детей перед бабами заглазно Любовь Михайловна, всячески оберегала их, стараясь всячески выгородить их от вины: в семье и на улице. По этому поводу, она высказалась перед бабами:
– Как-то слышу на улице кто-то заорал, нездорово …, меня так всю и прострелило. Мне подумалось: уж ни мово ли Ваньку избили?! Второпях выбежала на улицу, гляжу, а хвать это Ваську Демьянова долмачут. У меня так и отлегло от сердца-то!
– А мои, – снова вступила в разговор Татьяна, – пока кувыркаются на соломе, ни один раз передерутся, по нескольку раз, поревут, поплачут. Ну и чёрт с ними, они в драке-то лучше растут, от побоев только крепче будут. Малыш-то у меня растёт, знай, дудонит молоко из рога, из коровьей титьки, только видно захварать хочет. Золотуха к нему пристала, конфетки ему есть нельзя. А Гришка-то, видать накупался: кумоху схватил, а теперь в постели лежит, видать заболел корьюхой, – почёсывая свой выпуклый живот, Татьяна хладнокровно оповещала о болезни, своих двоих малых детей.
Осипова веялка. Осень. Препашка картофеля
Вот и леточко красное прошло. За ужином известила семью Савельева бабушка Евлинья: «Завтра будет студёно. Я сейчас на улицу выходила, ветер от Серёжи подул. Осень дождливой будет». «Да, денёк-то заметно поубавился. Без лампы не поужинаешь. Вечерняя темнота наступает рано и без огня, тово гляди, мух наешься», – деловито заметил и Василий Ефимович.
Невидаючи прошло лето. Напугав людей, внезапно наступили пасмурно-осенние, дождливые дни. Но через несколько непогожих дней, в пору бабьего лета, неприветливая погода снова сменилась на тёплую солнечную. И вопреки ожиданиям бабушки Евлиньи осень в этом году задалась тёплой и сухой.
ebooksa