Осколки

Осторожно вытаскиваю конверт, и мое сердце замирает, потому что на нем написано мое имя. Получатель — Тайлер Ламм. Что мое письмо к Тайлеру делает у Ника?

Я приглядываюсь к потертому почтовому штампу: краска уже выгорела, но дату еще возможно рассмотреть. Январь этого года. Одиннадцать месяцев назад.

Дрожащими руками разворачиваю сложенный вчетверо лист бумаги и начинаю читать…

Письмо номер Восемь (Напомни мне в другой раз, кто вообще придумал их нумеровать?)

Дорогой Тай!

Все-таки ты раскололся! Я знала, что не может все быть так просто! Где-то же ты должен был его раздобыть, мой адрес. Я до сих пор улыбаюсь, когда вспоминаю, что вы выкрали его из кабинета отца. Ну ладно, пусть не совсем выкрали… вечно я приукрашиваю ситуацию. Пусть это был всего лишь Ник, увидевший конверт на папином столе. Но я рада, что ты меня нашел. Ты чувствуешь, как я улыбаюсь, Тай?

Хорошо, что с парнями все в порядке. Я скучаю по ним. Не по всем, естественно. Больше всего, конечно, по тебе.

Ты опять спрашивал, вернусь ли я… но, честно говоря, я до конца сама не знаю ответа на этот вопрос. То лето повлияло на меня слишком сильно. Когда вспоминаю, меня до сих пор трясёт. Наверное, я слишком долго держала все в себе. Но сейчас я хочу рассказать.

Первое воспоминание об Эдмундской школе у меня связано с тобой, Тай. Помнишь тот день, когда мы встретились на лавке возле твоего приюта? За год до этого моя жизнь превратилась в один сплошной ночной кошмар, который не прекращался ни на минуту, потому что мама заболела. Я отчетливо помню тот самый день. День, когда мой мир рухнул.

В палате было почти темно, мы зашли туда вместе с отцом. Я понимала, что он приехал не просто так. Знала, что мама уже не поправится. Знала почти с самого начала.

Она лежала с закрытыми глазами, практически не дыша. Можно было подумать, что она спит, и я подошла и взяла ее за руку. Крепко зажала ладонь, повторяя про себя только одну фразу: «Я не смогу тебя отпустить, мам».

— Виола? — Это был мамин голос, но не такой, каким я его помнила. Он стал слабым и тихим, слова почти не разобрать.

— Мам? — сказала я. — Папа приехал, как ты и просила.

— Здравствуй, Фрэнк, — тяжело вздохнула она. Отец подошел ближе, опустив взгляд.

— Прости, Лин. — Он взял ее тонкую ладонь в свою. Не знаю, за что конкретно извинялся, но в моих воспоминаниях не было картин, где они когда-либо держались за руки.

Мама на мгновение открыла глаза и посмотрела на нас. А потом снова закрыла. И я знала: все разрешится в эти часы.

И я вынесу. Выживу. Выдержу ради нее.

Я склонилась к маме и обняла ее. В последний раз почувствовав, как обнимают тонкие, худые руки, которые раньше были такими красивыми и мягкими. Она ничего больше не говорила, просто прижимала меня к себе.

— Береги ее, ладно? — тихо обратилась она к отцу. Он кивнул, а я продолжала смотреть в окно, где привычный серый дождь царапал стекла. И тогда я поняла, что ненавижу дождь.