“Айнабат» – догадался я, потому что увидел, как Назар растерянно и пораженно взглянул на мать; значит, – не она. Она могла бы сделать все это до нас.
В доме нас уже ждал ужин. Я сел к дастархану, чувствуя, как от освеженного лица разливается по всему телу бодрость, сливаясь с приятной усталостью. Тихо, по-домашнему простреливали в очаге дрова, мясо было сочное, лепешки свежие, чай ароматный и горячий – хорошо: уютно, спокойно, ни забот, ни тревог. Вот так бы и мне – свой дом, ласковый огонь очага, еда на дастархане, Боздуман и коровы, овцы для Айнабат на дворе. И еще, обязательно, куча черноглазых, тугощеких, круглолицых, как мать, шустрых ребятишек – чем больше, тем лучше. А потом – ночь: очаг погас, детишки угомонились, посапывают во сне, а я, уже заранее улыбаясь, жду, когда Айнабат, закончив дела по хозяйству, придет ко мне, нырнет, горячая и гибкая, под одеяло и опять до утра, до самого рассвета будут моими ее послушное тело и ее обнимающие меня руки…
В этом ауле нам пришлось пробыть три дня – председатель сельсовета увел отбитых у басмачей верблюдов в Теджен и попросил дождаться его. Вернулся он оттуда не один. Вместе с ним приехали еще двое. Сначала они хотели забрать нас в город, но, прочитав документы, которые дал нам Арнагельды, посовещавшись между собой, передумали. Только расспросили еще раз о схватке с басмачами и меня, и Ахмед ага, и даже Айнабат, записали все наши показания. А потом пожелали нам счастливого пути, предупредив, что, по их сведениям на дороге, которая ведет через районы Ташауза, появились казахские и туркменские басмачи.
Как только эти люди уехали, Айнабат стала готовиться в путь: взяв у старушки, хозяйки дома, тазик, перестирала всю мою и Ахмеда ага одежду, развесила ее сушиться на солнце, вымыла голову, расчесала волосы.
Мать председателя, ласковая и сладкоречивая женщина, называвшая всех нас “милыми» и “дорогими», все время была рядом с Айнабат, старалась во всем помочь ей.
Вечером она, как обычно, развела огонь в круглом очаге посредине дома – сначала подожгла сухой верблюжий помет, а когда он разгорелся, подложила еще и дров. И задумалась, сидя на корточках и обхватив колени, отчего стала напоминать мокрого голубя, спрятавшегося от дождя в траве.
Спать мы сегодня легли раньше обычного – решили завтра еще затемно тронуться в путь. Председатель, чтобы не стеснять нас, ушел ночевать к соседу.
В эту ночь я долго не мог уснуть. Прислушивался к сытым вздохам коров, привязанных возле дома, к голосам людей на улице, к ровному посапыванию Ахмеда ага и думал об Айнабат. Но больше все же о том, какую дорогу выбрать – мысленно сравнивал путь через Ташауз с тем, который ведет в Куняургенч.
Мы шли по Узбою, по пути, который вел через Дервезе, Шахсенем. Его я выбрал еще в Пенди, прикидывая, как побыстрее добраться до Хивы, – путь этот дня на два короче, чем дороги на Ташауз. Но предупреждение людей из города о том, что в его окресностях появились басмачи, заставило призадуматься… “А может, если пойти через колодец Заклы Дамла, получится не так уж и плохо? Вдруг повстречается караван из Ашхабада в Гугуртли? Тогда можно будет присоединиться к нему и пройти большую часть с людьми. А когда караван свернет, останется совсем уж немного. Выберемся на такыр, пойдем быстрей. Глядишь, за пару дней и доберемся до Хивы…»
Отвлек меня от размышлений еле слышный шепот старушки. Я невольно прислушался.
– Дочка, ты не спишь? – окликнула она несмело.
– А что, мать? – отозвалась Айнабат.
– Утром ты уезжаешь, – посмелей продолжала старушка, – и если я сейчас не скажу тебе, что хочу, то знаю, не скажу никогда. – Помолчала. А когда заговорила снова, голос стал просящий и немного заискивающий.
– Я все хочу тебя, детка, кое о чем спросить, да вот никак не решаюсь… Ты только пойми меня правильно.
– Говорите, матушка.
– Ты мне сразу, как увидела тебя, понравилась, дочка. А за это время, что пожила с тобой, и полюбила. Оставайся у меня, будь мне невесткой? – Сына моего ты видела, – голос старушки наполнился гордостью. – Красавец, умница, все, даже старики, его уважают. И начальник он, большой в ауле человек. А постарше станет, еще выше пойдет. Я знаю о твоем горе. Как говорится: из-за того, что кто-то умер, – не умирают, такая мудрость есть: лучше живая мышь, чем мертвый лев. Надо о себе думать…
Сердце мое, услышав это, чуть не остановилось, а потом заколотилось так сильно, что я испугался, как бы женщины не услышали его стук. Но лежал, не шелохнувшись и почти не дыша, чтобы мать председателя и Айнабат не догадались, что не сплю и слышу их. Больше всего я боялся, что Айнабат поддастся на уговоры старушки. Получилось бы, что я, приведя в этот дом Айнабат, сам, по сути, отдал ее в жены другому – этого я не вынес бы.
Айнабат сразу не ответила. Я понял, что слова матери председателя растревожили ее самые больные раны и сейчас она беззвучно плачет, вспоминая свою жизнь. И в самом деле, когда Айнабат заговорила, голос ее дрожал от сдержанных слез.
– Мой муж – он был для меня единственным, был самым лучшим, любимым…
– Ну что ж, дочка, нет так нет… Тебе видней…
ebooksa