После воссоединения Германии модель «финальной черты» сменила другая модель, которую я называю моделью «разделительной черты». Эта черта также проводит водораздел между настоящим и прошлым. Отличие, однако, состоит в том, что прошлое не предается забвению, а, наоборот, делает его предметом полемики и возвращает в память. Разделительная черта сложнее финальной черты: ею мы отделяем себя в настоящем от прошлого, которое тем не менее продолжаем считать своим. Мы сохраняем ответственность за него, одновременно дистанцируясь посредством сознательной рефлексии, историзации, а главное, переоценки ценностей. Разделительная черта – это форма полемики с прошлым, от которого трудно избавиться, но которое мы ни в коем случае не хотим повторить. Моральный императив «Никогда больше!» служит в таком случае четким ориентиром для будущего страны и ее общества. Но такое будущее строится не на забвении, а, наоборот, на памятовании, на извлечении уроков, на рефлексии и примирении.
За этой волей к знанию, пониманию и памятованию стоит желание прорваться сквозь прошлое и начать менять свою идентичность. Это желание обусловлено убежденностью в том, что нельзя дальше жить так, будто ничего не произошло. Там, где совершены преступления против человечности, непрерывность истории становится острой проблемой. Возникает потребность решительно отмежеваться от негативного прошлого, избавиться от него. Но это уже невозможно сделать простым отрицанием прошлого или его забвением, ибо забвение – как мы можем убедиться повсюду – есть наиболее устойчивая форма консервации. Модель разделительной черты порывает с негативным прошлым путем его разъяснения, изучения и обсуждения. Тогда от бремени истории нас освобождает уже не время, а активная полемика. Это относится прежде всего к странам, переживающим фазу политического перехода от диктатуры к демократии. Здесь главное правило: «Путь в будущее ведет через разъяснение травматического прошлого». И еще: «Непроясненная история преступлений закладывает мину на пути к демократии»[60]. В этом случае не забвение, а памятование служит движущей силой обновления, ибо памятование создает основу для новой идентичности и становится самой безопасной формой дистанцирования от прошлых ошибок и преступлений. Именно так памятование, сочетая приверженность исторической правде, может стать преобразующей силой и заложить основу для обновленного национального самосознания. Транзит – переход – нуждается в трансформации, а значит, в совместной воле к преобразованию.
Обобщая, можно сказать, что необходимо взаимодействие восьми факторов для того, чтобы переходный процесс от диктатуры к демократии привел не только к политическому повороту, но и к устойчивым изменениям в общественном сознании и идентичности.
1. Государство должно сформировать определенные рамочные условия. К ним относятся, например, официальные праздники, учебные программы в системе школьного образования, места исторической памяти.
2. Институты культурной памяти (музеи, архивы, библиотеки и т. д.) должны открыть широкий доступ к истории без государственной опеки.
3. Юстиция должна пресекать преступления, а виновников привлекать к ответственности.
4. Историки (исторические комиссии) должны исследовать и обличать преступления.
5. Жертвы должны получить признание и право голоса на этом процессе.
6. Деятели культуры должны посредством собственных и независимых творческих усилий создавать культурный климат, способствующий пробуждению общественного сознания.
7. Средства массовой информации должны привлекать внимание к поднятым темам, содействовать публичным дискуссиям и информировать о них все слои общества.
8. Гражданское общество должно публично обсуждать ход социальных преобразований и поддерживать их инициативами на местах[61].
«Мемориальная культура», в сущности, есть всего лишь еще одно понятие, обозначающее политическое образование, которое призвано активизировать участие в жизни общества и побуждать такие институции, как музеи, архивы и мемориалы, к самокритичной проработке своей истории. Цель мемориальной культуры – поддерживать в общественном сознании нетерпимость к насилию и преступлениям, чтобы вновь не подпасть под государственный террор и не отступить от достигнутых завоеваний правового государства.
Урок четвертый: новое открытие прав человека
Права человека – четвертый урок истории, извлеченный Европейским союзом. Я утверждаю, что этот урок, как и урок исторической правды, добавился к ядру мемориальной культуры лишь после окончания холодной войны. На первый взгляд это звучит неправдоподобно. Ведь права человека – не последнее изобретение, у них долгая и достойная история. США могут гордиться тем, что еще в 1791 году в «Билле о правах» они сформулировали неотчуждаемые, имеющие правовую санкцию основные права и свободы человека и гражданина; со времен Великой французской революции они стали составной частью современных представлений о нации. Однако действие этих «универсальных прав» на протяжении еще долгого исторического периода оставалось весьма ограниченным. Во Франции, например, оно не распространялось на женщин, а в США на чернокожее население. Ситуация изменилась после Второй мировой войны, когда эти права были провозглашены заново в Европе, став основой новой европейской идеи. Более того, можно даже спросить: не они ли – вообще первый урок, который европейская конфедерация извлекла из катастроф ХХ века?
Действительно, после 1945 года тема прав человека зазвучала с новой силой и энергией. В 1946 году была создана специальная комиссия во главе с Элеонорой Рузвельт, вдовой президента США Франклина Делано Рузвельта, для разработки международного кодекса прав человека. Ветераны Первой мировой войны, такие как Рене Кассен, французский юрист, дипломат и педагог, пережившие две мировые войны, видели в этом свое завещание для будущих поколений[62]. 10 декабря 1948 года Генеральной Ассамблей ООН в Париже права человека были вновь декларированы, если не сказать возвещены: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах».
Однако ни формальное декларирование прав человека, ни их занесение в конституции новых европейских демократий, появившихся после Второй мировой войны, не могли автоматически породить новое моральное отношение к правам человека и новые социальные и политические практики в этой сфере. Кроме того, и климат холодной войны не благоприятствовал реализации прав человека. Политический конфликт между Востоком и Западом нарушил планы создать международно-правовое соглашение, имеющее обязательную силу, поэтому дело ограничилось лишь принятием Генеральной Ассамблеей ООН Всеобщей декларации прав человека. В таком контексте их «универсальность» была сродни «необязательности». Потребовалось время, чтобы в 1980-е и 1990-е годы права человека вышли за рамки национальных государств и поднялись на новый уровень практики транснациональных неправительственных организаций, таких как Human Rights Watch и Amnesty International. Эти НПО возникли в 1960-е годы, но их широкий тематический резонанс, политическое влияние и глобальный охват пришлись уже на цифровую эпоху[63].
Гражданские права и права человека на Западе и на Востоке
Права человека не есть нечто стабильное, непрерывное, установившееся в истории. Их приходится неоднократно провозглашать, вновь и вновь открывать и заново отвоевывать в меняющихся исторических и политических обстоятельствах. Протестное движение чернокожих в США в 1950-е и 1960-е годы выступало не за права человека, это было движение за гражданские права. Речь шла о ликвидации укоренившегося неравенства и дискриминации, о прекращении статуса черных как униженного и угнетаемого меньшинства. Равные возможности, уважение в обществе, участие в политической жизни и социальная интеграция – таковы были требования протестующих, направленные на полное обретение гражданских прав. Чернокожие участники этого движения за гражданские права считали себя американскими патриотами и упрекали своих белых сограждан в несоблюдении установленных ими же принципов демократии.
В диктаторских режимах, где права человека не гарантируются конституцией, движения за гражданские права становятся автоматически движениями за права человека. В Западной Европе права человека не играли никакой роли в молодежном протестном движении 1968 года. Речь шла об освобождении угнетенных и о вооруженной борьбе против империализма как части мировой коммунистической революции. В странах Варшавского договора все обстояло иначе. В Польше в марте 1968 года Адам Михник[64] вместе с другими критически настроенными интеллигентами организовал студенческие акции протеста, за что неоднократно между 1968 и 1986 годами попадал на несколько месяцев в тюрьму. В январе 1969 года в Праге Ян Палах[65] облил себя бензином и совершил акт самосожжения на Вацлавской площади в знак протеста против диктатуры и советской оккупации Чехословакии.
В 1970-е для протестного движения открылись новые горизонты благодаря изменившимся политическим условиям. С 1973 года наметились первые признаки разрядки политической напряженности. Среди них – открытие Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), которое проходило под девизом: «Безопасность – не возведение стен, а открытие дверей»[66]. Спустя два года 35 стран – участниц СБСЕ встретились в Хельсинки. Десять принципов Заключительного акта, согласованных на Совещании, касались трех тематических областей: разоружения, экономического сотрудничества и «соблюдения прав человека». В условиях жизни социалистических диктатур первостепенную роль играли свобода мысли, совести, религии и убеждений, провозглашенных в седьмой главе Заключительного акта. Эта глава обернулась последствиями, которых государства Варшавского договора не могли себе даже вообразить. Во многих коммунистических странах возникли так называемые Хельсинкские группы, организованные восточноевропейскими диссидентами, для которых провозглашенные права человека стали исходным пунктом.