И имя Унамуно становится символом борьбы с диктатурой, за свободу. «Да здравствует Республика и Унамуно!» – вот самый популярный лозунг на плакатах протестующих людей. Студенты, рабочие выходят на демонстрации с его именем на устах. В 1931 году монархия и диктатура Прима де Риверы наконец-то падают, и Унамуно с триумфом возвращается на родину. Он обласкан новой властью, его делают пожизненным алькальдом, то есть мэром Саламанки, пожизненным ректором университета, выбирают в кортесы, то есть в парламент Испании. Но очень быстро он разочаровывается. Он видит, что что-то не так все происходит в Испании. Борьба партий. Правые, левые, консерваторы, анархисты, монархисты, фашисты, республиканцы. Идет насилие, идет ожесточение, рознь. Он снова начинает все критиковать. Он вечно такой неуживчивый!
И, как вы все знаете, в 1936 году начинается мятеж генерала Франко, Гражданская война. Сначала Унамуно показалось, что Франко и фалангисты – именно то, что надо. Дон Мигель поддерживает эти «высокие рыцарские идеалы» франкистов против революционного хаоса. Республиканские власти, в свою очередь, быстро снимают его со всех постов.
Но Саламанка быстро захвачена мятежниками, войсками путчистов, и Унамуно вновь становится обласканным этой фашистской властью. Но ему хватило несколько месяцев, чтобы увидеть, что франкисты – это ужасно, чудовищно, путь к катастрофе, разочароваться в испанском фашизме, которым он недолго был очарован. И осенью на публичном собрании он бросает очень неосторожные и резкие, горькие слова в адрес присутствующих фашистских генералов. Говорит им в лицо: «Вы можете нас убить, но не можете переубедить. Бесполезно просить вас за Испанию». Его в очередной раз снимают со всех постов.
Сложная очень политическая биография! И он вновь оказывается вне всех партий и движений. От Республики он ушел, от франкистов – тоже ушел категорически и бесповоротно. В стране Гражданская война, и надо выбирать с кем он! Но именно выбирать он не хочет, не может, не желает! Именно в этой войне он не может и не хочет кого-то поддержать. Его Испания, которая в нем «болит», перестала быть целым. А быть лишь с частью Испании дон Мигель не согласен. Остается только умереть, встретиться с тем, о чем он непрерывно размышлял всю жизнь. Унамуно подвергает себя добровольному домашнему аресту, заточению, изолирует себя в своей комнате, и, фактически, как я понимаю, сознательно доводит себя до смерти. Положение его было ужасно: вне всех партий. Один против всех. В нем было глубочайшее разочарование во всех партиях, полное отчаяние. А 31 декабря, в последний день богатого событиями 1936 года, он умирает. В самый разгар начавшейся Гражданской войны.
Такая пылкая и полная страсти биография, неоднозначная в политическом смысле. Но мы в политику сейчас не полезем (хотя сложно совсем этого избежать). Замечу, что следующий наш герой – ученик, последователь и оппонент Унамуно Ортега-и-Гассет написал замечательную статью «На смерть Унамуно». Она очень маленькая, но очень проникновенная и полная любви. Она – в сборнике эссе, который я вам скоро назову, в начале следующей лекции. Маленькая статья, где он отозвался на смерть Унамуно несколькими проникновенными страницами. Вот в принципе коротко об Унамуно и все. О его мироощущении, о его взглядах на испанскость, на Дон Кихота я уже сказал, а теперь скажу о том, чего еще не сказал, чего не успел коснуться.
Сверхкратко хочу рассказать о его замечательной книге «О трагическом чувстве жизни у людей и народов». О чем же там идет речь? Прежде всего, мы стоим у истоков формирования собственно экзистенциальных подходов в философии. И какие-то тенденции, которые мы встречали у Паскаля, у Кьеркегора, мы встретим и у Унамуно. Он проговаривает экзистенциальные категории очень четко.
Что такое человек для Унамуно? Унамуно резко противопоставляет человека как абстракцию и человека, как он говорит, «из плоти и крови». Первая глава так и называется: «Человек из плоти и крови». Живой, конкретный человек, – ищущий, страдающий, любящий. Нет homo economicus, человека экономического, центрального понятия либеральных экономистов, нет homo sapiens, нет zoon politikon, «политического животного» Аристотеля! Есть реальные живые люди, чья истина в том, что они есть, есть именно такие, какие они есть, живут и хотят жить всегда, что они смертны. В связи с этим он очень резко размышляет о философии и философах. Он говорит, что обычно, когда пишут историю философии, о людях-философах почти умалчивают. А философствуют не камни, не звери, не машины, а вот эти конкретные люди!
В этой связи я не могу не вспомнить известный пример с Хайдеггером.
По легенде, он однажды читал студентам курс лекций об Аристотеле и сказал в начале его: «Аристотель родился, жил и умер. А теперь давайте перейдем к его философии». Вот такое введение о биографии Аристотеля. Как раз это вызывает у Унамуно протест. В своей книге он пишет очень интересно: «человек Кант», «человек Паскаль», «человек Кьеркегор»… Понятно, что все они – человеки, а не жирафы. Но этим, казалось бы излишним, эпитетом Унамуно подчеркивает, что философствует именно человек. Даже если, как Спиноза или Кант, он старательно прячет концы в воду за какой-то объективностью, безличностью, рациональностью. Все равно всегда философствование – это страстное и пристрастное решение главных вопросов: жизнь, смерть, смысл жизни. Да, говорит Унамуно, есть такие… уроды… ну, простите, он выражается немного мягче, то есть люди, которые философствуют лишь одной головой, холодным рассудком. Но он говорит, что они и не люди, и не философы, а лишь педанты. Настоящий человек философствует всей плотью, всей кровью, как он говорит, «утробой». Настоящий человек философствует всей жизнью. Он, говоря известными словами Достоевского, непременно должен «вопрос разрешить»! Сам Дон Мигель де Унамуно признавался, в духе Новалиса: «Я мыслю чувством, и чувствую мыслью». То есть его ключевая мысль, что философствование – это жизненный акт. Что нельзя отделить философа от его философии. Унамуно тонко издевается над так называемыми «профессиональными мыслителями», которые отделили от себя кусочек себя и философствуют, выдают этот кусочек за целое. Повторяю, философствовать человек должен всей жизнью. Поэтому он говорит: «Человек Кант», «Человек Паскаль», «Человек Кьеркегор».
А что же такое человек? Унамуно считает, что главное в человеке – желание быть, быть именно собой и быть именно всегда. Каждый из нас осознает себя, собирает себя вокруг себя, стремится быть собой. Это инстинкт жизни в нас, нечто первичное, изначальное. Да, я могу завидовать другому, хотеть «иметь» какие-то его способности, но я не хочу быть им! Я лишь хочу заполучить его качества, но при этом хочу оставаться непременно собой. Я хочу позаимствовать у тебя то, чего у меня нет, но я никогда не соглашусь стать тобой. Потому что, как говорит Унамуно, никто не сможет сыграть за меня мою роль, каждый человек один на один перед Богом. Первичное стремление человека – быть, быть собой и быть всегда. Ядро человеческой личности (до Унамуно об этом говорили Августин и Бергсон) – это память, основа человеческой жизни, основа человеческой души, то, что делает нас целым и самосознающим. Память – ядро самосознания человека. То есть вот азы экзистенциализма. Философствование как акт. Философствует живой человек из крови и плоти, а не абстракция. Эти размышления Унамуно напоминают нам изумительное высказывание Кьеркегора: «Абстрактное философствование – это философия без мыслящего». Помните, на прошлой встрече мы разбирали это высказывание? То есть всегда философствует конкретный человек, проживая свою философию в одиночку. (Помните мысль Ницше: «Философы вынашивают и изнашивают свои убеждения»?).
Тут мы выходим на главную тему – тему смерти. Эта ведущая тема для всего экзистенциализма. Но у Унамуно она особенно, исключительно важна. Потому что он говорит: люди возникли именно тогда, когда они начали противостоять смерти. Уже первобытные люди стали хоронить покойников, а не оставлять их на лице Земли. Человек стал человеком, когда он стал как-то бороться со смертью, как-то реагировать на смерть. В сущности, очевидно, что тема смерти – главная и неотступная тема человечества. Собственно говоря, это старая мысль, не Унамуно ее придумал, что вся наша культура только про две вещи: любовь и смерть. Но, собственно говоря, про одну, потому что любовь – это ответ на смерть. Попытка как-то противостоять смерти – это то, что делает человека человеком.
Унамуно очень подробно разбирает разные способы людей убежать от смерти. Паскаль, например, говорил о «забавах». А Унамуно говорит о разных способах человека уклониться от мыслей о смерти. Например, у кого-то есть наивная надежда продлить себя в детях. Но это не ответ на вызов смерти, потому что дети тоже умрут. И это будет бесконечно… Представьте себе такой образ. Он мой, а не унамуновский: у вас в руках горячий уголек, и вы его перекинули кому-то. От этого уголек не исчез; просто другой кто-то обжигает вместо вас свои ладони. Это «гнилой», обманчивый и иллюзорный выход из проблемы. Попытка продлить себя и противостоять смерти в детях – это, конечно, не ответ на самом деле. Это перекидывание уголька. Или же, как говорят материалисты, пытаясь утешить себя и заболтать как-нибудь смертный Ужас: «Я не умру, из меня будет другая материя и энергия». Прямо-таки по Базарову: я умру, а из меня лопух вырастет! Тоже мне утешение! Но Унамуно замечает, что это же не моя материя и не моя энергия! Какой смысл в том, что она не исчезает, если его самого уже не будет?! Если личности не будет, что мне с того, что «материя не исчезает», как нас учит материализм. Тоже жалкое утешение.
Что еще напридумывало человечество, заслоняясь от невыразимого безликого и неотступного взгляда смерти, всегда направленного на нас? Что там, в этом философском ассортименте? Слава? Ну да, слава, как эрзац бессмертия! Но слава иллюзорна и эфемерна. Наслаждение? Эпикурейцы говорят нам: живи и радуйся. Но как можно жить, радуясь и зная при том, что все здесь мимолетно и призрачно? Стоики говорят: терпи, Но как можно терпеть такое? В общем, все это – жалкие и никчемные ответы.
И тут мы выходим на самое главное. Смотрите. Разум говорит нам: мы все умрем. Но для Унамуно человек не сводится к разуму. В нем есть страсть, воля, хотения. И они все говорят: хочу жить! Хочу – и все тут, и баста! И тут в каждом осознанном человеке происходит более или менее обостренное, более или менее осмысленное, смертельное столкновение этих двух начал: разума и воли. Тут, в духе «философии жизни», Унамуно всегда подчеркивает, что разум противожизненен, а жизнь противоразумна. Разум игнорирует жизнь, не постигает жизни, как сказал бы Бергсон. Так говорит Унамуно. Беспощадный разум игнорирует жизнь с ее устремлениями. А жизнь иррациональна по своей сути и проявляется в страсти, воле человека. Сталкиваются разум и жизненный инстинкт быть собой и быть вечно. Разум говорит мне, как Данте: оставь надежду, всяк сюда входящий! Финита ля комедия! Но что-то глубокое и неискоренимое в нас этому сопротивляется! Разум не всемогущ и говорит нам об отчаянии, бессмыслице, безнадежности существования. Но это, мягко говоря, еще не последняя инстанция. Доказать, что смерть – единственная реальность, разум не может. С другой стороны, все наши желания, инстинкт жизни, вера, воля этому сопротивляются. Но они тоже не могут доказать нам, что разум не прав. Разум уверяет нас в неизбежности и окончательности смерти, всевластии Ничто. Но тут нет окончательности, нет доказательности. Он нас лишь подводит к этому безотрадному выводу. Да, все бессмысленно, мы все умрем. А что-то в нас, самое фундаментальное, этому сопротивляется, протестует, вопиет. Но тоже не может ничего доказать. Вера говорит об обратном, но тоже не может доказать. И человек распинается на этом противоречии. Как Дон Кихот. Как Авраам. Как Христос. С одной стороны, разум, ведущий к отчаянию, с другой стороны, надежда, страсти, желания, ведущие к вере. Но вера не может опереться на разум. Разум не может опереться на веру. И возникают такая любовная борьба и борющаяся любовь. С одной стороны, желание противостоит разуму, а разум противостоит желанию. А с третьей стороны, они друг в друге нуждаются. Разум все время пытается заполучить, убедить, перетянуть на свою сторону наши желания, но – не может. А страсти, желания, жажда жизни хотят опереться на разум – и тоже не могут. И, говорит Унамуно, человек живет на острие этого противоречия. Другое дело, что не все люди это острие внутри себя осознают; оно в нас лишь потенциально и не всегда отрефлексировано.
Унамуно, подобно Ницше, стремится воскресить в современном обывателе, в человеке, который живет обыденностью, бездумностью, ко всему главному «ни холоден, ни горяч», как сказано в Евангелиях, а живет где-то посередине; воскресить в человеке вот это человеческое чувство, воскресить чувство остроты этих проблем. С ними связано все главное в человеке, вокруг них крутится вся культура. И тут никакая техника и наука не могут нам помочь. И вот мы подошли к этому главному понятию дона Мигеля, «трагическому чувству жизни», столкновению жизни и разума, разума и желания. Жизнь проявляется через желания, надежду, страсть, а с другой стороны – беспощадный и безнадежный разум. И вот их вечная стычка, вечное качание весов, от которого мы не можем уйти, мы все время колеблемся. Между отчаянием и надеждой. И каждый человек распинается на кресте. И вот он, нерв всей внутренней жизни человека и человечества, говорит Унамуно, тема смерти как вызов – и попытка достойно ответить на него. Но Унамуно отмечает, что были народы, были культуры, были люди, которые особенно остро, особенно резко переживали и отрефлексировали это трагическое чувство жизни. Если говорить о людях, то кто это? Например, Марк Аврелий, император Рима, мудрый философ-стоик. Конечно же Паскаль и Кьеркегор. Великий итальянский поэт-романтик Леопарди, немецкий романтик Клейст… И ряд других. Вот те люди, в которых трагическое чувство жизни проявилось наиболее остро, с наибольшей силой, в чистом виде.
И здесь мы выходим на вопрос о вере. В человеке, говорит Унамуно, есть жажда бесконечности, жажда быть. И в чем он ее ищет? В вере. И поэтому хочется опереться на Бога, отсюда рождается религия и вера, христианство и Бог. И тут предельная заостренность. Унамуно – религиозный экзистенциалист. Он в юности имел детскую веру, потом ее потерял, потом к ней мучительно и странно возвращается. Но это очень странная вера. Казалось бы, Унамуно – религиозный экзистенциалист. Но при этом… нас это не должно удивлять. Вы уже видели, что религиозный экзистенциалист Кьеркегор поссорился с датской протестантской церковью. И вас не удивит то, что главные труды вроде бы католического экзистенциалиста Унамуно будут включены в папский Индекс запрещенных книг. То есть он в острейшем конфликте с Ватиканом, с казенным официальным католицизмом.
Получается парадокс: человек в надежде на бессмертие опирается на Бога. Человек опирается на веру в Бога, чтобы существовать вечно. А на что опирается Бог? Получается, что у Бога нет опоры, кроме… нашего исступленного желания, чтобы Он был! Больше Ему опираться не на что. Только на нашу веру в него. А мы желаем, чтобы Он был, только для того, чтобы нам жить вечно. Такой парадокс. Сгусток парадоксов и противоречий. Вера – сомнение. Опять донкихотское. Постоянный переход от отчаяния к надежде. По сути, нет никаких объективных оснований для Бога. Только субъективное основание: наше страстное желание, чтобы Он был. Вот он чистый экзистенциализм. Унамуно так определяет свою формулу веры… он приводит знаменитую цитату из Евангелия от Марка: «Господи, верую, помоги моему неверию!»
То есть вера – это глубочайший парадокс, а не то, что укреплено в какой-то догме. Это вера-сомнение, а не то, что укоренено в чем-то рациональном, доказуемом, в какой-то букве. А вера, постоянно переходящая к сомнению, саморазрушению и снова возвращаемая. Унамуно фиксирует образ трагического человека, который находится между жизнью и разумом, отчаянием и надеждой, верой и неверием. И теперь становится понятно, двигаясь к завершению… Когда мы читаем название книги «Агония христианства», у нас возникает ошибочное ощущение, что это книга о том, что христианство в кризисе, а «Бог умер». Но на самом деле совершенно не об этом идет речь. Здесь надо вспомнить само античное эллинское слово «агон» (от него произошли наши «агония» и «антагонизм»), означающее борьбу, противостояние, раздвоение. И в своей книге, если сказать совсем коротко, Унамуно говорит, что христианство всегда агонистично, но не о том, что христианство в агонии и близится его конец, а про то, что сама суть христианства – агония, само христианство со времен Христа находится в вечной борьбе между сомнением и надеждой, верой и неверием. То есть это не историческая характеристика, допустим, кризиса христианской культуры, а это попытка определить саму суть христианства. Христианство агонистично, находится в таком вечном раздрае, противостоянии, столкновении, борьбе.
Ну, я думаю, что для самого первого разговора об Унамуно, для того, чтобы вы поняли, кто это, что его волновало, этого достаточно. И, если вы захотите почитать его, вы не пожалеете.
То есть Унамуно – ранний экзистенциалист, еще далекий от окончательной завершенности, систематичности. Но вот основные темы: трагизм человеческой жизни, человеческая личность как экзистенция в ее целостности, не сводимая к абстракции, противостояние человека обыденности и техническому прогрессу, отрицание попыток построить философию как науку, глубочайшее переживание смерти, размышления о парадоксе веры и сомнения – все это мы здесь находим, у Унамуно. Думаю, мы завершим первую сегодняшнюю испанскую лекцию на этом. Можно теперь перейти к вашим вопросам и репликам.
ebooksa