Постепенно усталость проходила. Вместе с силой к Юрию возвращалась и вера в себя. Сомнения забывались, и беспокоили только тапочки — они грозили вот-вот развалиться.
6
«Здравствуй, дорогая моя, милая Лёдя»,— аккуратно вывел Юрий, но тут же зачеркнул слова «моя» и «милая». Взял чистый лист. Однако, написав: «Здравствуй, дорогая Лёдя!» — задумался, упрекнул себя, что не собрался с письмом раньше, и снова вставил «моя».
По залубеневшей палатке, как по железной крыше, гулко барабанил дождь. Он начался вдруг и полил словно из ведра. Даже никто не успел прибежать в палатку сухим. Юрий приподнял брезент — дождь продолжал сечь так, что дымилась земля. Косые голубые нити дрожащей стеклянной занавесью закрыли небосклон, и Юрию показалось, что палатка — островок, на который опрокинулась вода. Неожиданно сквозь шум дождя он услышал тоскливые, как стон, клики. Он прислушался и замер от удивления: курлыкали журавли. «В отлет собираются,— подумалось ему, и грустная нежность к зеленому далекому краю, к родным и близким, что остались за тысячи километров, пала на сердце.— Хорошо там у нас теперь! Яблоки, сливы… И всё свое, самое лучшее…»
Ребята сидели и лежали на постелях, тоже прислушиваясь к журавлиным крикам и шуму дождя. Загорелые, небритые лица у них побледнели и будто светились в ожидании чего-то очень хорошего.
Юрий вздохнул и опять принялся писать.
«Я знаю, ты, как мама, любишь, чтобы тебе рассказывали все по порядку. Так вот, когда поезд тронулся, все в вагоне набросились на еду. В дороге мы вообще ели как не в себя. Несколько раз на остановках нас водили обедать. Если верить прошлогодним целинникам, обеды за год ни капельки не изменились. Особенно знатной была каша: поставишь ложку перпендикулярпо — стоит, поставишь под углом десять градусов — стоит тоже.
Правда, с городами знакомились больше по буфетам, но запомнились Пенза, Куйбышев, Уфа. Уфа, например, находится на горе. Дома, как в Грузии, лепятся по склонам. Встретили нас там чудесно: крутили патефонные пластинки, было много лотков, а в общем-то вся страна в строительных лесах — стройки, стройки. Сразу за Златоустом пересекли границу между Европой и Азией. Знаменитый столб никого не удивил. Тимох даже запустил в него консервной банкой. Курили московские, саратовские, куйбышевские, ереванские, тбилисские папиросы, но все с одним названием — «Беломор»...»
Выходило не совсем интересно, да и не обо всем стоило писать. Но рожденная усталостью и дождем тоска по дому, по далекой Лёде просилась на бумагу, и Юрий продолжал:
«Работаем мы в совхозе. Некоторые — помощниками комбайнеров, на току, а мы — вот уже несколько недель на строительстве зерносклада. Это третье место нашей работы. Вокруг — море пшеницы. Она и волнуется, как море. А ветер тут дует днем и ночью — без конца. Дует и дует. Нелегко поверить, что всего два года назад здесь простиралась желтая кочковатая степь и ветер гонял пыль да перекати-поле».
Эти слова сдались Юрию красивыми, захотелось похвалиться. Но писать о себе было неловко, и он стал хвалить товарищей, Тимоха, зная, что их слава перейдет и на него. И хоть о происшедшем на перегоне Сызрань — Куйбышев умолчал, было приятно: вон он какой справедливый — воздал должное сопернику и ребятам, с которыми свои счеты.
«Склад огромный, сборный. Весь из железа и шифера. А строить его начали, имея только чертежи и рулетку. Даже ватерпаса не было. Сами заготавливали камень, сами копали траншеи для фундамента.
Лопатой здешнюю землю не возмешь. Когда бьешь ее киркой или ломом, кажется, что искры летят. А может, они и в самом деле высекаются. На ладонях у ребят вскочили кровавые мозоли. Но ничего!.. Дальше, если не считать, что вовсе износились тапочки, пошло лучше. Заливали фундамент, таскали и устанавливали железные стойки. На диво легко отвыкли умываться по утрам. Ночью мерзнем, днем обливаемся потом, хотя работаем в одних трусиках. Зато в обеденный перерыв не вылазим из Ишимы — быстрой речки с каменистым дном и высокими скалистыми берегами. У всех волчий аппетит, и никто никогда вволю не наедается. Вот как!
Васин — ты его не знаешь — водит уже автомашину. Тимох — ты же представляешь, какой он,— научился рвать у совхозного начальства любой материал. Так что работаем законно, в темпе. Когда устанавливали стойки, молчун Жаркевич предложил заливать бетоном тумбы под них сразу с анкерными болтами и помог сэкономить уйму времени.
Теперь ставим фермы. Подъемник у нас слабенький — «Пионер». Поднимает только половинку фермы. Прикрепим ее к стойке, потом беремся за другую половинку. А Тимох их уже болтами скрепляет на высоте двух этажей. Половинки держатся на честном слове, ветер страшный, а он работает. Слезет на землю — аж шатается, глаза чужие, красные. «Джига» — так мы назвали одного типа из совхозских — запретил работать без верхолазных поясов. Но как с ними работать? Если ферма будет падать, то без пояса хоть оттолкнешься от нее. Объяснили это «Джиге», а он тогда взял с нас подписку, что мы ознакомлены с техникой безопасности. Вот гад! Однако, в общем, не унываем.
Извини, что так задержался с письмом. О ходе дальнейших военных действий обещаю докладывать более систематически.. .»
Дождь постепенно стихал. Еще падали крупные капли, а в разрыве туч уже блеснуло солнце. Вокруг посветлело, заискрилось. Юрий, торопясь, окончил письмо, подписался: «Ю. Юркевич» — и выглянул из палатки. После сумерек, что минуту назад обнимали окрестность, обилие света и само солнце, которое, оказывается, стояло над головой в зените, показались неожиданными. Улыбнувшись, Юрий крикнул об этом ребятам.
Сняв тапочки и закасав штаны, все бросились к складу. Было скользко, ноги по щиколотку вязли в глине. Юрий поскользнулся, чуть не упал. С испачканными, будто в перчатках, руками прибежал к складу и беспричинно рассмеялся. На душе почему-то стало празднично. Когда начали расходиться по своим местам, неуверенно, с надеждой попросил:
— Ты, Тима, позволь мне сегодня попробовать…
Тимох испытующе посмотрел на него.
ebooksa