Весенние ливни

22
18
20
22
24
26
28
30

— Идет, черт его побери. Пригар. Вот температуры додали…

— А стоило ли?

— Кашин давеча посоветовал, да и я так кумекаю…

— А по-моему, Сергеевич, тут песок виноват. Погнались за экономией и, кажется, просчитались. Ведь в нашем, жлобинском,— всего девяносто три кремния. Мало, вот стержни и пригорают. Экономить, пожалуй, тоже нужно умеючи. Расплодилась у нас, к сожалению, порода такая… слишком нахрапистых борцов за новое… И это когда спутники запускаем…

Подавая хриплые сигналы, подъехал тельфер с ваграночным ковшом. В завалочное окно полился чугун. Его сверху лизнул жадный огненный язык. Лизнул, исчез и снова появился. Печь крякнула и сыпанула снопом искр. Под потолок взвились красноватые клубы дыма. Печь напряглась и недовольно загудела.

«Умница! Головастая! — одобрительно подумал Михал, провожая взглядом стройную, опрятно одетую Димину.— Не стареет пока. Хотя, видно, пережитое до сих пор гнетет еще…»

Опять пригадались война, подполье, встреча с Диминой на сходке в домике по Торговой, где после страшного мартовского провала выбирали новый подпольный горком, а потом старательно готовили вывод людей из гетто в лес. Правда, у мирной жизни свои законы: старшей теперь стала Димина. Когда-то в наполовину кустарном цехе уже она обучала Михала сноровке вагранщика, показывала, как и что делать от загрузки шихты до плавки. Помогает советом и сейчас, и сейчас незаметно вводит в тайны теории. И все-таки война как-то отрешила ее от Михала, от жизни. Во всяком случае насторожила в отношении людей, пробудила иронию, желание искать успокоения в семье…

Отдав распоряжение убавить температуру, Михал стал наблюдать за плавкой. Обратил внимание на золотисто-оранжевые стенки электропечи. Снова в мыслях вернулся к Доре.

«Здесь каждый лишний градус как взрывчатка,— пришло в голову, может быть потому, что думал о ней.— Если бы отдалить вольтову дугу, стенки, ведомо, не так бы разрушались. А?..»

Потянуло высказать это Доре, по-давешнему послушать ее. Он оглянулся по сторонам, однако Диминой нигде уже не было. Наказав подручному следить за печью, Михал пошел в лабораторию. Но Диминой не оказалось и там.

«Забрало, как маленького! Управишься еще… Неужто полагаешь, Петро ей так ничего и не передал?! — упрекнул он себя и свернул в формовочный участок проведать Лёдю. Как она там, после кашинской милости?

Лёдя в повязанном по-деревенски платке, в фартуке ломом обивала лоток элеватора. Следя за нею, рядом стояла худощавая Кира Варакса с подвижным смуглым лицом и темными, чуть раскосыми глазами, поблескивавшими, как антрацит.

— А я все равно вопрос поставлю, — горячилась она.— Что значит назло? Как ты рассуждаешь? Ты же комсомолка! — отчитывала она Лёдю, как старшая, имевшая право поучать. Увидев Михала, смешалась, обернулась к нему: — Зачем она соглашается? Разве правильно ее использовать тут?

Лёдя не раз примечала, как люди тушуются перед отцом, во время спора берут его в судьи, и, не сдержавшись, ухмыльнулась. Ей также было интересно, какое впечатление произведут слова подруги иа отца.

Но Михал понял дочь по-своему.

— Да, она у нас крепко держится своей мысли,— сказал он не то с иронией, но то с похвалой.— Все хочет на своем поставить. Кто его знает, может, это и не худо.

— Тоже неправильно! — все же нашла в себе мужество поправить Кира.— Жаловаться надо!

Михал с любопытством взглянул на нее: ее облик — задиристый, искренний, ее готовность бороться за подругу — смешили и подкупали.

— Ну что ж, так и быть, давай. Но не жаловаться будем, а требовать. И отцу скажи, пусть пособит. С Кашиным впрямь пора поговорить в открытую.

— Правда? — как невероятному обрадовалась Кира и, не попрощавшись, бросилась к выходу.