В Люсдорфе, который Сосновский часто вспоминал, он видел двух неразлучных старух. Каждое утро, закутавшись в платки, они махали руками на берегу моря, пританцовывали и никогда не снимали темных очков. Когда кто-нибудь проходил мимо, старухи тут же останавливались и, подняв очки на лоб, провожали прохожего долгим взглядом, обрадованные, что можно передохнуть. А потом снова с каким-то вялым старческим старанием принимались махать руками, подскакивать. Их суетливые, по-старчески беспомощные движения вызывали жалость и презрительное сочувствие.
Разве не так же выглядят его усилия — чаще всего запоздалые, лишенные энергии, упорства?.. Сосновский улавливал что-то общее, и ему становилось стыдно. Вначале он искал красивые формулы для оправдания: его мечты, дескать, обгоняют дело, и потому, как он ни торопится, не хватает времени осуществлять их. Да и само время очень круто, сурово, и стоит иногда выждать, повременить до лучших дней, лишь бы не разбудить силу, которая может наломать дров. А он, Максим Степанович, еще скажет свое, да и говорит поелику возможно… Но теперь и это не успокаивало, и Сосновский искренне завидовал Михалу Шарупичу: как, наверное, хорошо человеку, которому нечего прятать от других. Даже на заводе стало тяжелей отдавать приказы, спорить с главным металлургом, с Кашиным и глядеть им в глаза. Исчезла легкая свобода и в отношениях с Верой.
А работы прибывало. Чтобы всесторонне обсудить все, что связано с переходом на сокращенную неделю, созвали научно-техническую конференцию. Димин настоял, чтобы на нее пригласили сотрудников института экономики, работников здравоохранения. Круг вопросов, которые требовали решения, ширился и ширился. Принимали срочные меры, чтобы пресечь текучесть кадров. Проводили общественные смотры охраны труда, техники безопасности, подготовки к работе в зимних условиях. Все это отнимало уйму времени, заставляло задерживаться на работе, Вера нервничала и подозревала бог весть в чем.
Как-то он прошел по всем комнатам, поговорил с дочками и заглянул к Юрию.
Пасынок лежал на диване, курил и читал роман «Человек-амфибия» .
— Неужели нет более серьезных книжек? — неприязненно глядя на Юрия, от порога спросил Сосновский.
— А что?
— Вырос уже. Глотаешь одни приключения — ни уму ни сердцу. Пора и о жизни подумать!.. Где мать?
Плюнув на пальцы и перевернув страничку, Юрий промолчал.
— Она давно ушла?
Он пожал плечами.
— Я у кого спрашиваю?
Презрительно шевельнув бровью, Юрий отложил книгу и понуро сел, будто отгородившись стеной от отчима. Лицо у него потемнело. Обычно его упорства и враждебность увеличивались, когда он чувствовал за собой какую-либо вину. Это был один из испытанных приемов самозащиты. Открыто демонстрируя свою независимость и неприязнь, он загодя давал понять, что всякие наставления, разносы будут напрасными, и как бы сам шел на скандал. Сосновский замечал это не раз и встревожился не на шутку.
— Что-нибудь случилось?.. Да не молчи ты!
— Меня не допускают к зачетной сессии.
— Это по какой причине?
— Я не сдал английский.
— Поздравляю. И что же — мать побежала сдавать за тебя?
Юрий раздавил недокуренную папиросу о пепельницу, стоявшую на стуле, придвинутом к дивану. Чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, встал, подошел к окну и припал лбом к переплету рамы.
В это время зазвенел звонок. Леночка с Соней бросились открывать дверь.
ebooksa