Весенние ливни

22
18
20
22
24
26
28
30

На улице было холодно, сыпался мелкий колючий снежок, и эти голые руки неприятно поразили Веру. Да и вообще, весь домашний облик машинистки показался отталкивающим: полурастрепанная прическа, приплюснутое, с широкими скулами лицо без косметики, не первой свежести блузка. Пованивает жареным луком: видимо, только что возилась на кухне.

— Почему вы не пришли сегодня? — спросила Вера, пряча враждебность.— Я вас очень ждала. Завтра ведь последний день…

Хозяйка смахнула со стола крошки и негромко кинула кому-то, находящемуся за стеной:

— Фенечка, будь добра, принес и мне теплую кофту.

«Неужели догадалась о моих мыслях? — растерянно подумала Вера.— Вот ведьма…» — и невольно оглядела комнату, сплошь заставленную вещами. Безделушки фотокарточки на комоде, на древнем трюмо, на полочках высокой спинки дивана, да и сама мебель сдались ей пыльными, выдуманными человеком с безнадежно бедной фантазией.

Из соседней комнаты приковыляла пожилая хромоногая женщина и подала ярко-зеленую кофточку. Накинув ее на плечи, машинистка сладко поежилась и прильнула к пушистому ворсу щекой.

— Я была перед работой в деканате автотракторного,— сказала она, поблескивая золотыми зубами.— Но к сожалению, должна вас огорчить. У Юрика числится очень много прогулов, и большинство падает на английский.

— Не может быть!

— К сожалению, это так.

— Боже мой! Мы ничего не знали!..

— Англичанка говорит, что это оскорбляет ее лично. В деканате я читала также приказ. Оказывается, месяц назад Юрику и Севе Кашину, вообще, вынесено предупреждение за неуспеваемость. Они, к сожалению, не сдали вовремя ни одного задания по черчению. Их дважды прорабатывали комсомольцы. Ходят слухи, что институт не будет отвечать за отсев…

Эти «к сожалению» и «Юрик» казались оскорбительными Вере, но то, что она слышала, не позволяло ни рассердиться, ни обидеться. Надвигалось что-то ужасное; видимо, только выдержка могла спасти ее. Ибо, как бы там ни было, чувствовалось: машинистка говорит не всё и не всё еще потеряно.

— Муж привез мне отрез на макинтош из Москвы,— сказала Вера как можно легкомысленнее.— Но мне хотелось бы другого цвета. Вот посмотрите…

Она поспешливо вынула из сумки завернутый в бумагу сверток и положила на стол.

Лицо у машинистки чуть дрогнуло. В быстрых глазах мелькнуло жадноватое любопытство, но мгновенно потухло.

— Беда с этими первокурсниками,— посочувствовала она.— Неизвестно, на что надеются. Разве только через год-два за ум берутся. Хоть и тогда не лучше… А с этим,— она показала на сверток,— после, когда уладим.

— Я вас очень прошуI

— У нас даже шутка ходит: первый курс — это охмелевшие, второй — осмелевшие и так далее, а на пятом — обратно ни студенты ни люди…

Шатаясь, Вера вышла на улицу и, как слепая, поплелась к машине. Федя, полагая, что случилось неладное, начал было расспрашивать ее, но Вера только махнула рукой и со страхом подумала, как обо всем этом будет рассказывать Максиму Степановичу.

3