Измученная, испачканная в крови, я хотела было запротестовать, но он взял меня за руку и повёл по Главной Аллее от галереи к новой карусели.
– Твой отец только сегодня утром на рассвете создал её, – сказала кукла.
Я остановилась на полдороге.
– Доро, что делает эта карусель?
– Я не могу объяснить. Тебе нужно прокатиться на ней. Она великолепна. Возможно, это величайшее его творение.
Доро помог мне взобраться на лошадь. Он потянул за рычаг, и мой конь шагнул назад. Словно просыпаясь, ярко раскрашенная карусельная лошадка начала меняться прямо подо мной, на её шее проросла настоящая грива. Конь опустил голову и начал странно бежать рысью задом наперёд, затем перешёл на галоп. Лев рядом со мной тоже проснулся и побежал задом наперёд. Все животные на карусели: жираф, слон, другие лошади – синхронно бежали в обратном направлении.
Какое безумие, подумала я. И почувствовала сонливость. Моя голова отяжелела, и я прильнула к гриве коня. Он, кажется, ожидал этого.
Первая картина поразила меня. Эмиль сидел со мной в «Кафе дю Дом». В воздухе пахло сигаретами. Я коснулась его руки – в этой версии тёплой и здоровой. Затем изображение сместилось, появилась его кровать – та, в которой он только что умер. Но здесь Эмиль был вполне живым, а я лежала под ним. Я могла коснуться его потной спины, когда он входил в меня. Я задержалась там, чувствуя, что могу оставаться в этой картине так долго, как захочу, но затем проявился ещё один момент, и я подумала, что у меня сердце разорвётся, когда я останусь без моего Эмиля. В этой сцене он рисовал меня в цирке. Смотрел на меня. Потом возник Эмиль, крошащий сыр в миску обжигающе-горячего лукового супа. Я на рынке Ле Аль. Я вдруг увидела, как сильно он хотел взять меня за руку, хотя тогда этого не замечала. Мимо торопливо прошла женщина в серебристом платье и с диадемой, её догонял мужчина в чёрном смокинге. Я позавидовала их счастью и зримо вспомнила, каким чудесным выглядел утренний рынок в те рассветные часы. Дальше, дальше: мы у прилавка на улице Муфтар, где Эмиль вручил мне яблоко. От этой сцены весь мой мир содрогнулся. Отец ошибался. Эмиль мог рисовать меня или не рисовать, результат был бы тот же самый. Я любила Эмиля Жиру. Лошадь замедлилась, и сквозь изображение начал пробиваться свет, словно иллюзия была дырявой занавеской, которую проела моль. И Эмиль исчез.
Когда я наконец подняла голову, насытившись образами Эмиля, Отец сидел за пультом управления.
– Ну как?
– Это не то же самое, – сказала я. – Это не он.
– Ты сказала, что хочешь быть с ним на любых условиях.
Я слезла с лошади, сошла с карусели и пошла мимо отца по Главной Аллее.
– Ты не спросила о цене, – громко напомнил он вслед.
– Потому что мне было всё равно, – ответила я.
30 ноября 1925 года
Последние несколько месяцев, с тех пор как моё состояние стало более заметным, я лишена возможности выступать. Вместо этого я теперь катаюсь на карусели. Однажды я наткнулась на Эсме, когда та спускалась с площадки. Казалось, что она одновременно в отчаянии и в пьяном угаре, затем она увидела меня. Я побледнела от злости при мысли о том, что на карусели Эсме блуждает среди собственных образов Эмиля. Эмиль и моя карусель ей не принадлежат.
Если бы я не носила нашего ребёнка – его ребёнка, я уверена, я убила бы Эсме голыми руками и понесла бы наказание от Отца. Я никогда не чувствовала такого гнева. Я месяцами не говорила с ней. Когда Эсме проходила мимо меня, я сказала:
– Теперь мы обе его потеряли.
– И меня это устраивает больше, – ответила она, хотя в её лице явственно читалась боль. Эмиль был и связующим звеном между нами, и тем клином, который разделил нас окончательно.
ebooksa