Мандаринка на Новый год
А потом Ник резко повернулся и вышел. А у нее подогнулись колени, и она бы упала, если бы не Марк. Она всё равно не устояла на ногах, но потом, позже…
Пальто, шарф, руки в карманы, перчатки. Всё на автопилоте, не думая. Думать больно. Не сейчас. В кармане обнаруживается какой-то предмет. Футляр с браслетом. Боль прорывается, он резко кладёт футляр на полку – к чужим шарфам и перчаткам. Ему сейчас безразлична судьба этой дорогой вещи – Ник просто не может держать футляр в руках. И, в конце концов, это подарок для нее. Пусть будет… на память. И даже если подарок как-то затеряется, будет кем-то прихвачен случайно, не попадёт к ней в руки и окажется, что деньги потрачены зря – плевать. Деньги имеют значение до определенного предела. Когда ты подыхаешь – о деньгах ты уже не волнуешься. Ты лишился чего-то жизненно важного. И, только лишившись, понял, что можешь подохнуть без этого.
Входную дверь он прикрыл бесшумно.
В квартире наконец-то тихо и пусто. И так будет до утра. Родители решили остаться ночевать у Нади, гости разошлись. Даже Марк в конце концов свалил, хотя выставить его удалось с трудом. Люба оставила попытки объясниться с ним и просто вытолкала его за дверь, сунув в руки одежду. Толку-то объясняться с пьяным. Если сам позже позвонит ей – что ж, она попробует объяснить, извинится, не впервой ей, уже научилась. Да, некрасиво вышло по отношению к Марку, но… Что сделано, то сделано.
Люба посмотрела на свое отражение в настенном зеркале. Всё, представление окончено. Можно сгорбиться, опустить плечи, смыть макияж. Она краем глаза заметила тёмно-синий бархатный футляр, лежащий на самом краю полочки под зеркалом. Эта чужая вещь. Но явно не забытая случайно кем-то из гостей – она откуда-то знает это точно. Пальцы подрагивают, когда она притрагивается к находке. Не сразу решается открыть. Внутри – узкая полоска бумаги. Корявый почерк, но видно, что писавший старался.
А под запиской обнаружился браслет. У нее пальцы просто ходят ходуном, когда достаёт украшение из футляра. Браслет почему-то не холодный – словно хранит тепло его рук. Тяжёлый и тёплый. Как Ник.
Люба медленно сползает по стене, садится на холодную итальянскую плитку «под камень», затоптанную многочисленными гостями. Утыкается лицом в колени, и нервное напряжение прорывается наконец-то слезами – громко, надрывно. Плачет она долго, совсем не по-королевски, некрасиво, шмыгаяет носом, размазывает вечерний макияж по щекам, до икоты. А потом, еще икая и всхлипывая, решительно застёгивает браслет на руке. Ее размер. Идеально. И это становится поводом для очередной порции слёз. С холодной грязной плитки рядом с входной дверью она встала далеко не скоро.
Глава семнадцатая,
в которой Николай страдает и работает, а Любовь – работает и страдает
Ник всегда считал, что потеря аппетита и бессонница на нервной почве – либо фантазии впечатлительных барышень, либо признаки конкретно запущенного невроза. А теперь на своей шкуре ощутил все прелести этой «фантазии».
Он вкалывал как про́клятый. Задерживался на работе. Подгребал все дежурства, какие только были. На работе еще как-то удавалось поспать, как ни странно – несмотря на то, что будили и дёргали. Но дома – дома он стал спать совсем плохо. Вот вроде бы и устал, и глаза уже слипаются, а стоит только коснуться головой подушки – и всё. Кино включают, блин!
Он впервые вынужден был расписаться в собственном бессилии – он собственной голове, собственным мыслям не хозяин. Потому что думать о случившемся смысла не было. Но не думать не получалось. И это были даже не мысли. Это было мучительное осознание собственной потери.
Люба не отпускала его даже в беспокойных, рваных снах. Она ему снилось обнажённая, с капельками пота над верхней губой, с закрытыми глазами. Выгибается, постанывает. Под другим. Чужие руки накрывают идеальную грудь. Чужие губы целуют.
Он просыпается посреди ночи с бешено колотящимся сердцем. И так хочется сказать себе: «Успокойся, это всего лишь сон». Но – нет. Это не сон. Это, мать твою, правда! Он встаёт, идёт в ванную комнату, умывается холодной водой. Потом на кухню, берёт бутылку минералки из холодильника. А после не может уснуть до утра, и ненавидит и презирает себя за эту слабость, за то, что на поверку оказалось, что у него вместо нервов – варёные макароны. Никогда бы не подумал, что такое может быть с ним. Что вообще такое бывает. В реальной жизни.
В конце концов, это не могло не сказаться на работе. Владимир Алексеевич прямо спросил, в чём дело, и не дать ли Нику пару дней отгулов? Нина Гавриловна, медсестра, тоже деликатностью не отличилась.
– Николай, а я тебя предупреждала. Вот что ж вы за люди – молодёжь? Никогда не слушаетесь старших! Вот говорила я: не для тебя она? Говорила. А теперь вон на тебя смотреть тошно. Такого парня… Эх…
У него нет сил даже спорить, оправдываться, огрызаться. Ник подошёл к окну. На дворе хмурый мрачный ноябрь. И пироги с капустой совсем невкусные.
С этим надо что-то делать – если уже работа начала страдать. Ему ошибаться нельзя никак. Спросил у отца, что лучше принимать от бессонницы – золпидем или нитрозепам? В ответ получил подзатыльник и совет: «Водку!» Мысль о спиртном вызывала отвращение, а вот отеческая длань оказала все-таки терапевтическое действие. Стыдно стало. Ну, надо же как-то справляться с собой. Не пацан уже. Ну, наломал дров. Ну, получил по заслугам. Жизнь на этом не кончилась. Хотя вот в данный момент кажется, что именно кончилась. Надо за что-то цепляться. Работа. У него есть работа. Его слабости не должны на ней отражаться.
Спустя две недели он снова смог нормально спать. А вот аппетит так толком и не вернулся.