Прошумел сырыми ветрами март. Прозвенел капелью апрель. А в начале мая в один из бесчисленных московских дворов въехал, раскатисто урча, зелёный мотоцикл.
Очередной день. Уставала в последнее время сильно – у них в редакции какой-то чуть ли не мор, Кольчевский в шутку говорил, что пора попа приглашать освящать помещение. Трое сотрудников практически одновременно экстренно ушли на больничный – перелом, язва и пневмония. Работать приходилось теперь и за них. Впрочем, Любе это было на руку. Меньше времени оставалось на разные раздумья. И уже дышалось почти без напряжения. Подумаешь, гордый какой и упрямый. На Самойлове свет клином не сошёлся. Не думать о нём, нет, не думать. Мороженое купить, что ли? И посидеть на лавочке у подъезда, есть мороженое и щуриться на тёплое майское солнце.
Люба не сразу поняла, что человек, шагнувший ей наперерез – Ник. Потёртые светло-синие джинсы, мягкие замшевые кроссовки зелёного цвета, кожаная черная куртка и шлем – тоже зелёный. И лишь когда он снял его, под шлемом обнаружилось знакомое лицо. Голубые внимательные глаза, отросшие влажные волосы торчком. Выглядит нереально круто – иначе не скажешь.
– Здравствуй, Люба.
– Привет.
И больше нечего сказать как будто. Молчат, глядя друг на друга. И всё же он решается. Заговорить. Хотя больше всего хочется плюнуть на всё и просто поцеловать. Нельзя, неправильно, но хочется смертельно.
– Люб, я приехал, чтобы сказать тебе кое-что. У меня новости. И…
– Синенькая юбочка, ленточка в косе. Кто не знает Любочку? Любу знают все! – пропел кто-то за их спинами.
Они обернулись на громкий голос оба. Люба мгновенно узнала парня – Лёвка Лопатин. Еще один друг детства. Парень из соседнего подъезда, все школьные годы безнадёжно влюблённый одновременно во всех сестёр Соловьёвых. Впрочем, не особо страдавший от неразделённости своих чувств, зато очень любивший демонстрировать своё восхищение. До сих пор, между прочим. Несмотря на то, что вырос и повзрослел, оставался преданным ценителем красоты девчонок Соловьёвых. Правда, теперь у него остался всего один доступный объект обожания – Люба. Был Лёвка сам отнюдь не красавцем, но чертовски обаятельным, долговязым и работал диджеем на одной весьма популярной радиостанции, так что языком молол вполне профессионально. В общем, то, что надо, чтобы продемонстрировать кое-кому, как нужно обращаться с девушками.
– Лёвушка, привет, – Люба привычно протянула руку для поцелуя Лёвке – это ритуал. Так же привычно и восхищение в его взгляде, немного наигранное, но он вообще артист по жизни.
– Моё почтение, сударыня! Вы, как всегда, ослепительно обворожительны, – Лёвка галантно поцеловал руку. А потом вдруг просто охнул восторженно: – Это «Кавасаки Ниндзя», да?!
Люба всё еще недоуменно хлопала ресницами, когда Лёвка уже вовсю ощупывал, оглаживал и чуть ли не обнюхивал зелёный мотоцикл, который был похож на огромного хищного кузнечика. А Ник рядом вполне увлечённо отвечал на Лёвкины вопросы – что-то про разгон до сотни, про обратную трансмиссию, про телескопическую вилку. На Любу внимания – ноль. И Лёвка туда же. Совсем охренели. Да пошли они оба! Люба резко повернулась и направилась к подъезду.
– Любава, подожди! – Звероящер споро перехватил ее за локоток. – Извини, друг, – это он уже Лёвке, – в другой раз. Я тут по делу. Важному делу.
– Вас понял. – Лёвка лихо подмигнул ей, оттопырил большой палец. – Вот такой парень, Любашик! С таким-то зверем.
Люба фыркнула и демонстративно закатила глаза. А Лёва, пожав руку Нику, оставил их одних наконец-то. И снова повисло молчание. Ник поправил стоящий на сиденье шлем. Вздохнул.
– Люба, послушай… Тебе не кажется, что мы два месяца валяли дурака?
«Да!» – хочется крикнуть ей. Но она почему-то молчит.
– Я виноват, я знаю. Я вот не знаю только, что я должен сделать, чтобы ты меня простила. И вообще могу ли я что-то сделать? Люб, но я не могу так больше. Давай внесём ясность. Или уж прости меня. Или скажи мне прямо сейчас: «Самойлов, иди к чёрту!» Люба, давай решать. Я не могу так больше. Я устал. Ну? Не молчи. Скажи что-нибудь!
– Самойлов, иди к чёрту! – Она шагнула вперёд и уткнулась лицом ему в расстёгнутый ворот крутки.
– Любка, ты хочешь, чтобы у меня мозг взорвался? – Он обнял ее, словно боясь, что она передумает, оттолкнёт. – Говоришь одно, делаешь другое. Скажи прямо – простила или нет?