Ребе Зиселе, как говорят, был ходячей библиотекой, — необыкновенная память, светлый ум, — гений со всеми достоинствами.
И почему это его звали ребе Зиселе? А не просто ребе Зисе?
Во-первых, из большой любви к нему.
Он был очень скромен, кроток и ласков со всеми людьми… Он был всей душой предан науке и общественным делам; он не обращал внимания на сильных мира сего, на богачей… Все брал на себя; когда речь шла о большом убытке, он не считался с мнением даже древних ученых, раз вопрос шел о еврейских деньгах, то он обыкновенно говаривал; «Тот древний ученый был раввином в свое время и в своем городе, а я раввин в свое время и в своем городе».
И этот ребе Зиселе управлял своей пестрой паствой, состоявшей из «немцев», обывателей, хасидов разных толков, ремесленников, как добрый пастух своим стадом…
Его боялись все, громкого слова никто не скажет ему.
Стоило ему только сказать: я думаю вот так-то и так-то.
И этого было довольно!
А то «ребе Зиселе обидится!» Чтобы ребе Зиселе не обиделся, содержатель коробки не повышает цены на мясо.
Чтоб «ребе Зиселе не обиделся» ростовщик не продаст заложенный бедняком скарб.
Чтоб «ребе Зиселе не обиделся» — погребальное братство не оскорбит носильщиков, а общество носильщиков не пойдет против погребального братства… Даже хасиды не пригласят себе отдельного резника!..
И в то время, как все боятся ребе Зисе, этого кроткого, как голубь, человека, он сам боялся только квашеного хлеба на Пасху.
В течение всего года он был снисходителен: все разрешено, все можно!
А в Пасху — все запрещено! Нельзя есть, нельзя даже воспользоваться для других целей, ломать посуду велит, — ни с чем не считается…
И почему он так боится? Кары он боялся. Шутка ли, — говорит он. — Какая кара! «Да будет истреблена душа сия из стана еврейского».
И он говорил:
— Лучше все муки ада, — эти я беру на себя за еврейскую копейку, — чем «истребление» еврейства!.
Глубокая мысль!
Во-вторых, его звали ребе Зиселе за его малый рост.
Вечный дух был заключен в тело, которое могло под столом гулять.
ebooksa