Приди сюда, в этот ад, наши величайшие пророки… Иеремия, Исайя… даже сам Моисей, открой они рот и захоти что-нибудь сказать — перекричали бы они этот ад?
Услыхала ли бы их хоть одна истерзанная душа?
Нет, наверно нет! — думаю я и выбегаю, обливаясь холодным потом от страха.
И мы снова идем по узенькому коридору, и вдвоем с Ицыком мы не можем пройти…
— Почему здесь так узко? — спрашиваю я.
— Здесь обыскивают рабочих, — отвечает Ицык — одного за другим обыскивают…
— Зачем?
— Воруют с фабрики… инструменты… товары…
— Воры они, что ли?
— Не все, помилуй Бог! Но на некоторых падает подозрение!..
— Ну, а если подозрение падает на некоторых, зачем всех обыскивают?
— Отец мой говорит, что нельзя конфузить, а потому обыскивают даже мастеров…
Это тоже принцип «не конфузить», но по совершенно иной системе!
Проклятие
де-то в большом, городе, жила была известная богачка.
Богачка эта была знатного происхождения, как со своей стороны, так и со стороны своего мужа — богача.
Была она еще красавицей, а потому держала себя гордо, корчила из себя, как принято говорить, важную персону, и с прочими женщинами города не хотела иметь ничего общего.
Ни на какое торжество ни к кому она не ходила, а у нее самой никакого торжества еще не случалось — несмотря на то, что ома уже несколько лет была замужем, детей у нее не было.
И вот, когда муж ее, купец, уезжал по своим делам в Лейпциг, оставалась она одна-одинешенька во всем доме, большом и богатом доме, шагала из угла в угол и не знала, что с собой делать.
Читать душеспасительные или иные книги ей не хотелось; на рояле в еврейских домах еще тогда не играли; книжек для женщин тогда еще не было; слугу и двух горничных, которые служили у нее, она держала подальше от себя. Без зова никто не смел показаться. И она по целым дням простаивала у ящика с драгоценностями, играла золотыми и бриллиантовыми вещичками, которые были у нее, и смотрела, как камни играют. Примерит и снимет, снова оденет и снова снимет. Лишь бы время коротать.