Как легко и весело думалось Брагину в своём полете лётчика Фриско, ничего не было страшно, так хотелось работать, несмотря на предчувствие, предощущение конца, своего персонального конца. Может, хватит торговать одними внутренними «природными» ресурсами и пылить направо и налево имеющимися мозгами, может, хватит примитивно спекулировать и плодить спекулянтов, олигархов, по сути маргиналов, и, конечно же, не летчиков? Но ведь идеям нужно прорываться на свет – в борьбе и страданиях «переходной экономики» – через наукоемкие технологии, продукты, конкурируя на рынках мировой экономики знаний.
Смертельную близость завершения своего земного пути чуяла не только Лера, но и Брагин. «Все же живу предчувствием победы и любви, когда уверовал в себя и готов начать все сначала» – иногда думал Брагин и почему-то всегда настораживался, как одергивал себя. Только всегда своим подаренными советами и свежими старался вдохнуть в своих учеников-последователей новые надежды, разбудить их новые молоды дремлющие пока силы. Ну и что, его не будет, а те, кого он выпестовал, разовьют его идеи, своими собственными идеями, мыслями и свершениями все и вся переплюнут. Что его ученики, назло всем силам и обстоятельствам, смогли бы на современных чкаловских ястребках проскочить под мостом Фриско.
Начать разбег, чтоб разинули рты все маргиналы Фриско и потеснились на земле и небе лихие американские летчики. Разогнаться и проскочить под Золотым Мостом в новую технологическую эру нового техноэкономического уклада – пусть вверх тормашками, шасси вверх, под железяки «Золотых Ворот» – чиркнув синими кабинами по глади залива, прорваться в утро надежд и их свершений русскими чкаловскими летчиками божьей милостью. Зачем? А вот затем, чтобы наших знали. А вдруг это он, именно он, которому уже «за сороковник», рванет ястребком ввысь и покуражится над здравым рассудком, проскочив, задрав кверху шасси, под висячим мостом, – разумеется, не наяву во Фриско, а в своем деле, в большой науке, выполнив свое предназначение и странное мистическое предопределение?..
Предчувствие не подводило Брагина: дважды после возвращения из Фриско у него в Шереметьево выяснилось, что потерян еще в Америке весь его багаж: в первый раз с подарками ребят-аспирантов из Долины, потом багаж с книгами и журналами. Нарочно не придумаешь. Впрочем, какой это удар судьбы с потерями багажа? Потом долетит багаж, не исчезнет окончательно, подумаешь, кто-то там пороется… А крупные удары будут посильнее и скоро, так ему подсказало предчувствие. И он сжался и приготовился чуть ли не ко всему на свете… Брагин до сих пор был удивлен, что в первый раз, возвращаясь из Фриско, долетел целым и здоровым до Москвы. Вещи украли или задержали надолго – ну, и черт с ними. Тогда и мыслей задних у него не могло возникнуть, что украли багаж ради злополучных флэшек, к которым уже подкатывался с чьей-то наводки Петрович – «до инноваций»
А тогдашние либералы шумели: «Какие там инновации, какая индустрия?! Судьба России – шарить и вывозить нефть и другие ресурсы земли! Забудьте об остальном!» И в унисон тезисы Гайдара-Юргенса: «Идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, и уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, – дело естественное… Мне противно на это смотреть. И, если таковой народ вымрет, то, честное слово, наплевать и забыть… Если Россия погибнет, вообще, в принципе я лично роптать не буду…». Им вторят борцы против силовиков: «Силовики защищают своё право – беззастенчиво грабить страну и бесконечно обогащаться. И это право воровская бригада нам так просто не отдаст…»
Брагин рассказывал в Ялте Лере, как они когда-то по хоздоговору со своими аспирантами помогали создавать академический суперкомпьютер, и как это изделие накрылась большим медным тазом. Как макеты двух образцов продавали «по весу» каким-то ханыгам. При списывании образцов половина технического золота, содержащихся в микросхемах, оказалась на Кавказе… И вспомнив о печальном разговоре с Лерой в Дивноморске, Ялте защемило сердце Брагина уже здесь при возвращении из дальнего черноморского заплыва в земную вотчину веселых призывных гурзуфских петухов.
«Наверняка, то криминальное золотишко оказалось в липких ручках Гиви с Вахой, таких как они – мелькнула молнией мысль Брагина, – вот такой вот жалкий российский человеческий фактор нарисовался, что ученых, что деловых. При том, что нет никакого желания поклоняться светлому американскому фактору, той же Кремниевой Долине с утекшими туда научными мозгами, когда страна, родившая и выпестовавшая эти умы, как дура-мачеха разбрасывается направо и налево невостребованными талантами и дарованиями в родной горемычной земле отеческих гробов отцов и дедов-победителей».
Хорошо выверенная и, самое главное, доведенная до логического конца, то есть до аплодисментов, переходящих в овации, научная презентация эквивалентна премьерному спектаклю в каком-либо провинциальном театре драмы, с публикой из местных старожилов на галерке и залетных фартовых в партере и ложах. Про театральную сущность научных докладов и презентаций Брагин усвоил еще со своих первых аспирантских выездов с докладами на республиканские и всесоюзные конференции. И ничего не имел против – такова суровая будничная научная жизнь с яркими пятнами театральных презентаций. Не разуверился в этой театральности ни в скромной аспирантской юности, ни в профессорской зрелости, вкусив блеска грандиозных, невероятно роскошных международных симпозиумов с оргвзносами за тысячу баксов, с ежедневными ланчами, банкетами, радио, телекамерами, Интернетом в реальном времени, с втягиванием в орбиту действа местных и мировых властителей, политиков, звезд шоу-бизнеса. И каждая презентация автора на публике хоть орально, хоть присутственно со стендовым докладом – это все равно спектакль-премьера одного актера-автора с непредсказуемой драматургией, куда вовлекаются все желающие из разнородной, смешливо-злобной научной и околонаучной публики.
Ведь ничего в ученом мире не придумали лучше публичных выступлений авторов-премьеров, с прямыми вопросами в лобешник из «публики», вгоняющими в холодный пот докладчика, на которые он обязан отвечать и проявлять себя во всем блеске интеллекта и остроумия. С непременными нападками оппонентов и конкурентов, от которых он должен худо-бедно отбиться или поднять лапки кверху, как в самом кошмарном сне, который будет преследовать докладчика до гробовой доски. Наконец, с непременной финальной дискуссией по докладу, где каждому из дискутирующих дано право пощипать, поцарапать, а то и крепко приложить, ударить автора-докладчика за его смелые воздушные или даже звездные идеи и вроде как недостоверные экспериментальны результаты; а автору также непременно надо держать удар, небоязливо обнажать «свои темные места», поцарапанные и укушенные.
Не стыдиться и не жаловаться «публике», что тебя ущипнули и укусили, а доказать аргументировано, уверенно, с толком, чувством, расстановкой, что здоровый организм сухого древа сумасшедшей теории или столь же безумной практики древа жизни только рад таким критическим укусам и щипкам; потому и расцветают от того пышным цветом и плодоносят неведомыми плодами дерева предложенной теории и практики в едином жизненном порыве.
Спектакль так спектакль – такова научная жизнь, сродни театрально-спортивной. И век настоящих ученых, в отличие академических прохиндеев-пустоцветов, спрятавшихся за степени и звания, лауреатские регалии и боящихся пуще огня общения со смешливо-злобной публикой, – невероятно короток. Как у спортсменов, тех же спринтеров или высотников, или актеров, первых любовников. Знамо дело, нельзя же ходить в «первых любовниках» у всевидящей и все слышащей публики со вставными зубами, пузом, с заиканием и провалами памяти после того, как голого героя какое-то количество лет тому назад застукали мужья-рогоносцы на балконах ветреных красавиц жен-изменщиц.
Избавь научный мир от конференций и презентаций, и этот мир бурного и яркого театрального действа много потеряют из-за отсутствия живого общения языков и интеллектов, новых плодоносящих контактов, бурлящих эмоций, подпитки слабеющих с возрастом любопытно-познавательных и изобретательских сил. Верящие в силу двусмысленного афоризма «время – деньги», конечно, должны были бы из-за нежелания тратить драгоценное время на участие в шумных многочасовых спектаклях, ограничиться коротким комфортным Интернет-общением при привязке каждого из общающихся к месту из экономии времени. Только ведь иногда занятой научной братии не стоит слишком экономить на времени, ибо кто знает, кроме Господа, будешь ли ты автор со своим докладом, демонстрацией своих знаний и полученных результатов интересен публике, а в широком смысле, научному сообществу, социуму вообще или через какой-то срок? Век-то твой, как у спортсменов и героев-любовников короток – и ни тебе аплодисментов, переходящих в овации после презентации, и ни тебе даже рядового приглашения на веселый праздник жизни… Вряд ли смешливо-злобной публике слишком интересно знать, как некогда первый герой-любовник былых театрализованных научных презентаций жалобно скулит со сцены при свете рамп на свою профессиональную импотенцию и просит совета, где бы ему раздобыть пару свежих жизнеутверждающих идей, как полезной для здоровья двух бутылочек сахарной водицы от половозрелого бессилия, когда научный труд и его результат ничего не ст
Традиционная Гурзуфская конференция по САПР, собираемая то в мае, то в сентябре «на море Пушкина, Коровина и Шаляпина» – с незапамятных времен середины-конца семидесятых годов двадцатого века – для многих узких спецов, математиков, системщиков, компьютерщиков, модельеров, электронщиков, была знаковым местом, как Мекка для исламских паломников. Практически, ни один остепененный отечественный кандидат и тем более доктор наук не преминул хоть раз в суровой научной жизни прибыть паломником в эту Мекку с презентацией своих скромных или серьезных достижений. Многие из мировых научных светил из Америки, Европы, прослышав об этой «Мекке советского САПРа» на живописном берегу Черного моря, из самых разных источников, считали делом своей чести и даже долга прибыть сюда и приобщиться к местному научно-театрализованному действу.
Особый здесь сложился уклад жизни, овиваемый морскими, горными живительными потоками, с магнетической незабываемой основой, притягивающий все и всех легко и естественно в объятья быстротекущего искрометного времени. Сколько в этой живописной гурзуфской Мекке на побережье ЮБ, в рамках театра научных презентаций и круговорота человеческих судеб свершилось удивительных встреч и романов, бурных разрывов и небесных браков мужчин и женщин. Сколько детских жизней было зачато здесь – до брака, после брака и вне брака – есть, что вспомнить в горе и радости, на вершине научных и прочих успехов, на склоне лет…
Любил Гурзуф и гурзуфские презентации Брагин, ни за что бы не променял эти будоражащие душу бесхитростные и интригующие одновременно весенне-осенние спектакли на берегу, где можно было радоваться торжищам научной жизни с выходом новых героев-любовников с крохотной, но значимой ролью в несколько десятков слов на разных языках и наречиях… И никогда он здесь не ударял в грязь… Люб был ему Гурзуф весенний, особенно… И совсем не потому, что театрализованное в жемчужном месте ЮБ, как во времена Шаляпина и Коровина, притягивало, как магнитом лучшие умы страны, да и мира. Ни один будущий членкор и академик большой и отраслевых общественных академий не миновал этого притяжения, практически все докторские и кандидатские по автоматизированному проектированию, информатике, моделированию интегральных схем и вычислительных, гибридных информационных систем обкатывались здесь. Именно здесь, промучив и попытав молодого перспективного исследователя, великие старики из засекреченных членкоров и докторов старой закалки из институтов военно-промышленного комплекса дали ход, зеленый свет и кандидатской и докторской Брагина и многих таких, как он…
Наверное, поэтому была у него даже особая примета: еще с аспирантских лет выдать здесь эдакое свое исследовательское коленце, устроить обкатку «на публике» самое-самое, еще до первых серьезных публикаций в научной периодике, разумеется, до монографий с учебниками – прямо, как горячие пирожки, только что испеченные в гениальной печке-самобранке… И ученый люд знал такую куражную чудинку, может, даже слабинку, по большому счету. Но снисходительно прощали, потому что не блефовал никогда, в ученом хвастовстве и фанаберии замечен не был… Ладно, и жить торопится, и чувствовать спешит мужик, пахарь и секарь, – простительно такое… Главное, не отгоняет кичливо, с непомерными амбициями от себя что вопрошающих с заинтересованными, что своих будущих учеников и последователей-преследователей из разных городов и весей…
Четыре года Гурзуфских конференций пропустил Брагин – до нынешней, сентябрьской. На четыре года выпал в осадок со своими семейными и «местечковыми» неурядицами. А сюда, в эту счастливую для него пору, судя по кратким амбициозным тезисам приехал, с какими-то умопомрачительными результатами мирового класса, с демонстрацией несколько прорывных, конкурентоспособных программно-алгоритмических комплексов САПР для систем на кристалле и пластине. Догадывался, нет, просто наверняка знал Брагин, что поговаривали про него во время его отсутствия, не наговаривали, а именно поговаривали. Мол, у известного профессора, академика Российской академии естественных наук и международной академии информатизации есть крупные достижения и плохо скрываемые неприятности разного характера, потому и мало, «с гулькин нос» выпускает на защиту своих кафедральных аспирантов. Раньше перед их защитой их кандидатских работ косяками в Гурзуф привозил на обкатку, ради контактов с будущими официальными оппонентами, знакомства с конкурентами и соратниками. Поговаривали, что в последние полгода все время и все силы он отдает индивидуальному творчеству, какой-то сверхидее, а аспирантов держит в черном теле, ориентируя на локальные прикладные проблемы его старых разработок… Поговаривали, что вроде как обижен Брагин на «Большую Академию», где его почему-то не пускают ни в членкоры, ни в «большие» академики за острый язык в адрес неприкасаемых и бесплодных, как греческая смоковница, «бессмертных». Не набирает голосов, а его обходят более удачливые конкуренты из его коллег-приятелей, явно уступающих ему и в степени дарования, и в качестве полученных результатов мирового уровня, во все уступают, да обходят его на научном повороте и язык «по-дружески» показывают. Выдвинется, изберётся, и разгонит к чёртовой матери синекуру «бессмертных», потому что ни от кого не зависим и разных башен научной мафии чурается… Мало ли, чего говорили и говорят доброхоты – собака лает, а ветер носит…
Глава 36
То утро, когда лично для Брагина «раньше всех» петух пропел, началось с диковинных новостей и неожиданностей. Он ведь с Лерой опоздал на само торжественное открытие конференции и несколько дней её проведение, подгадав с приездом н день, когда Брагин должен был выступать не пленарном заседании, а Лера на секционном вечером. Брагин ещё в поезде удивился отсутствию демонстрационных материалов у Леры: ни слайдов, ни прозрачных листов формата А4 для проектора, ни демонстрационной флэшки. Но не заострял внимание на этом, знал, что математикам требуется зачастую только школьная доска и кусок мела для вывода нужных формул и записи алгоритмов в виде структурных квадратов и жирных стрелок между ними с пунктирами обратных связей. Но насторожила и странная фраза Леры после игр в Печорина и Вулича: «Может, и выступать мне не придётся, всякое может случиться… Всякое после иррациональных подсказок карт…»