– Конечно понимаю, – устало ответил Угэдэй.
Сорхатани кивнула и вновь заговорила:
– Он дал тебе жизнь, став тебе вторым отцом. Но не только тебе. А и тем, кто придет после тебя по линии твоего отца, чтобы жила и крепла держава. Воинам, которые сегодня еще дети; детям, которые еще только родятся.
В попытке ее прервать Угэдэй вяло махнул рукой:
– Я сейчас устал, Сорхатани. Наверное, лучше будет, если…
– И как же ты воспользовался этим драгоценнейшим даром? – шепотом спросила вдова Толуя. – Ты услал свою жену, ты оставил своего советника бродить по пустому дворцу. Твои стражники без тебя чинят в городе произвол и беззаконие. Двоих из них вчера казнили, ты знаешь об этом? Они убили мясника, позарившись в лавке на говяжью ляжку. Где же дыхание грозного хана на их шеях? Где чувство, что все они – один народ? Неужели только в этой комнате, на этом леденящем ветру, пока ты сидишь здесь в одиночестве?
– Сорхатани…
– Здесь ты умрешь. Тебя найдут холодным, окоченелым. А дар Толуя окажется просто выброшенным. Тогда скажи, как оправдать то, что он для тебя сделал?
Лицо Угэдэя исказилось, и Сорхатани в замешательстве увидела, что хан едва сдерживает себя, чтобы не расплакаться. Перед ней был сломленный человек.
– Я не должен был принимать его жертвы, – выдавил Угэдэй. – Сколько мне еще осталось? Месяцы, дни? Мне не дано знать.
– Что за глупости! – сердито воскликнула Сорхатани, забывая, что перед ней хан. – Ты будешь жить и здравствовать еще сорок лет, и вся огромная держава будет тебя почитать и бояться. Тысяча тысяч детей родятся и будут названы в твою честь, если ты только оставишь это свое узилище, а вместе с ним – и свою слабость.
– Ты не понимаешь, – поник Угэдэй. Лишь два человека знали о его роковой слабости. А если он поведает о ней Сорхатани, то молва вскоре докатится до всех станов и туменов. Тем не менее они сейчас одни, а она стоит перед ним на коленях, и ее глаза в полумраке сияют так мягко… А он совсем один, совсем измучился… Нет сил терпеть. – Сердце мое слабо, – на одном выдохе признался хан. – Я в самом деле не знаю, сколько мне отпущено. Я не должен был допустить, чтобы он принес ради меня такую жертву. Но я… – Голос его оборвался на полуслове.
– О, муж мой, – произнесла Сорхатани, наконец поняв. От нахлынувшего горя у нее перехватило дыхание. – Любовь моя. – Она посмотрела на хана глазами, сияющими от слез. – Он это знал? Толуй знал об этом?
– Да, наверное. – Угэдэй отвел взгляд.
Уверен хан в этом не был. Шаман вроде бы обсуждал телесную слабость хана с его родичами – братом и дядей. Но самого Толуя Угэдэй не расспрашивал. Вынырнув тогда из темной реки забвения, хан, задыхаясь, хватался за жизнь и готов был уцепиться за любую возможность. В ту минуту он отдал бы что угодно, лишь бы прожить еще один день, еще разок увидеть солнце. Теперь ту мучительную жажду жизни даже представить было сложно, как будто ее испытывал кто-то другой. Холодная комната с напружиненными ветром шелковыми шторами внезапно наполнилась воспоминаниями. Угэдэй огляделся, моргая, словно спросонья.
– Если он знал, то это делает его жертву еще более великой, – рассудила Сорхатани. – И только подтверждает, что тебе негоже тратить отпущенные дни впустую. Если он тебя сейчас видит, Угэдэй, то наверняка думает: «Ну вот, стоило ли мне отдавать за это жизнь?» Не стыдно ли ему за своего брата?
При этих ее словах Угэдэй почувствовал укол гнева.
– Да как смеешь ты так со мной разговаривать! – вскинулся он.
Моргать, подобно невинному ягненку, он перестал. Во взгляде появилось что-то от прежнего хана. Сорхатани это обрадовало, хотя от услышанного голова все еще шла кругом. Если Угэдэй умрет, кто возглавит державу? Ответ напрашивался сам собой. Чагатай. Он будет в Каракоруме в считаные дни, въедет в город с триумфом, покоряясь благодетельной воле Отца-неба. Одна мысль о его торжестве вызывала зубовный скрежет.
– Вставай, – сказала она. – Вставай, мой господин. Даже если ты не проживешь долго, сделать предстоит многое. Нельзя терять ни дня, ни даже этого утра! Возьми свою жизнь в кулак, сожми обеими руками и удерживай изо всех сил. Другой у тебя в этом мире все равно не будет.