Дальше становилось все интересней. Мы знаем немало историй с королевствами, но так чтобы на протяжении веков каждый восходящий на трон король ровнял с землей несколько своих дворцов и дарил землю лесным племенам, такого я не припомню. А они это делали. Каждый. И этот, сидящий напротив меня. Сейчас у него осталось два дворца, в этом – около трехсот комнат, он и сестра занимают всего несколько из них, остальные пустуют. Во флигеле второго дворца у него находится большая коллекция ретро автомобилей. Когда-то в юности, говорит, выезжал на роллс-ройсе, теперь на обычной ездит. Но есть и два слона. И частный парк самолетов. Летает по миру, видится с королями, президентами, с Тэтчер, например, а недавно у себя Нарендру Моди принимал. Родился в Гуджарате, учился в колледже в Джайпуре, потом в университете в Бангалоре, потом еще в двух университетах в Англии. Сейчас он один из самых молодых в партии BJP, той, где и премьер-министр. Вдруг коснулись охоты, во дворце у него много трофеев. Но она ведь, говорю, давно запрещена в Индии? Да, это в юности было, в Африке, а перед тем в Южной Америке охотился на ягуара, но тогда совсем мальчишкой был, слуга-шудра заряжал ему тяжелый пистоль. А в детстве у него жили два тигренка во дворце, но теперь это все позади. Рассказал ему пару историй о моих похождениях в джунглях. Хорошо нам, похоже. Он увлекается в разговоре, одна рука гуляет в воздухе, пританцовывая, другая смирная, ногу на ногу забросил и покачивает в такт, а я на диванчике, развернут к нему вполоборота, голова на скрещенных руках, лежащих на высоком боковом валике, то есть полулежу лицом к нему.
Разговор все длится, а камера давно уже отключилась, там лимит тридцать минут, о котором я и забыл, как и он о назначенных у него встречах, так мы еще проговорили около часа, жаль, что не записалось, разве вспомнишь потом – это Индия, память подчиняется ей, растворяясь в потоке. Разве что, какие-то повороты, пятна. Вослед разговору о временах Ашоки и о войнах, в которых участвовало королевство, заговорили о богине Дантешвари, но прежде о войнах: никто не мог покорить это королевство, правда, не очень-то и пробовали: эти гордые и независимые люди не имели никакого интереса ни к чему, что лежало за границей их леса. Да и брать у них было особо нечего. В общем-то, во многом так оно и осталось, маоисты партизанят в лесах, пытаясь склонить их на свою сторону, и индийская армия с ее лесными гарнизонами, пытаясь противостоять маоистам, старается расположить к себе племена, а они – ни там, ни там, живут своей жизнью, сколько ее осталось – бог весть. Занимаются ремеслами – изделиями по дереву, глине или по металлу – так называемый bell-metal, отливая фантастические фигуры по почти утраченной методике, первые такие изделия находили еще в долине Инда – в Мохенджо-Даро. А Дантешвари главная богиня всех племен здешних. Не имеет ли она какое-то отношение к Дурге, спрашиваю. Да, говорит, но изначально – к Шакти, а впрямую – к Сати. Слушаю его и подспудно прокручиваю: той что сожгла себя, а Шива метался по небу, прижав ее к своей груди, и боги не знали, как унять это светопреставление, и тогда Вишну влет расчленил ее тело в объятьях Шивы, и оно пало на землю, и поднялись сады Бхарата, того края, который мы зовем Индией, взошедшей на этой драме любви, а в тех местах, где пали части тела Сати, стоят храмы, и в особые дни в году туда тянутся миллионы паломников. Так, например, в Ассаме в городке Гувахати, куда легла матка Сати, стоит храм посвященный ее йони, а здесь в земле Бастар, рядом с городком Дантевада, лег зуб Сати, зуб, упавший с неба и доставшийся племенам. Они его празднуют, говорит король, каждый сентябрь, это большой храмовый праздник дуршера. Из джунглей текут реки племен в эти дни. Но вообще, кроме этой богини Дантешвари, у каждого племени свои боги, да и в каждом племени у каждой семьи – свои. Богов не меньше, чем деревьев в лесу. Да и не важно это здесь: возьми горшок или ветку или зачерпни воду из ручья ладонью: он, твой бог, там, в ладони. Потом заговорили о кастах и варнах. И хотя племена находятся в стороне от этого, но условно ближе все же к низшему слою, что королевской семье в отношении себя было, видимо, как-то не к лицу, и потому ведут они свою родословную от династии кшатриев царства Какатийя.
Уже провожая меня, он пообещал посодействовать с поездками по округе, особенно в труднодоступные места, где живут племена, охраняющие свои границы от пришлых. А к каким-то племенам и вместе съездим. Но это через неделю, поскольку он будет в отъезде с завтрашнего дня, а нынешним вечером пригласил в пригородную деревушку на ярмарку, куда съедется много разных племен, где и он появится к полуночи на особый ритуал его чествования.
Простились до ночи, иду по парку и не очень понимаю, что ж это было? Оглядываюсь на дворец – не примерещилось ли. Присел в ближайшей дхабе, взял алу паратху с дохи – картофельные блины с простоквашей. Не столько проголодался, сколько хотелось выдохнуть и убедиться в реальности – той же еды хотя бы, если не всего вокруг. Ем и перебираю в памяти: вот спрашиваю его о королевском архиве. Да, говорит, архив здесь, во дворце, многовековый, почти никто его не видел. А можно? Да. Сижу, представляю себе, как мы с ним бродим по анфиладам и галереям дворца в неторопливых беседах, смотрим архивы, коллекции, едем с ним в джунгли… И вдруг наплывом – лицо его сестры, которой не видел, улыбается мне, смущенно опуская глаза, и исчезает в небе, где появляется российский военный вертолет, купленный им недавно, и другим наплывом – солдаты, стрельба, лежащий на крыльце дворца король последнего царства, и мальчик, прильнувший к окну и ловящий его гаснущий взгляд.
Вернулся в отель, договорился с дежурным, что меня отвезут вечером на ярмарку – его родственник на мотоцикле едет туда. В восемь. Сказала Мариа-бизоний-рог. Восемь, девять, десять. Нет его. Деревушка, где проходит ярмарка, называется Марва, или что-то в этом роде. Около двадцати километров от города, но то ли дороги непрямые-непростые, то ли еще что, но отец уклоняется от помощи мне с рикшей. Уже близко к полуночи, движение стихает, успею ли добраться? Иду сам договариваться, прошу его, чтобы хоть на бумажке написал имя деревни, рикши тут по-английски не говорят. Догоняет меня на перекрестке, долгие переговоры, наконец сажает, записывает номера и мобильный рикши. Как-то он не на шутку взволнован, успокаиваю его, подбадриваю, надо же, какие нежные они случаются, прям отеческая забота. Ну все, поехали. В рюкзачке у меня камера, пару яблок и апельсин. Городок позади, огни исчезли, свернули на проселочную. С ветерком.
Ярмарка была где-то в стороне от деревни, несколько тысяч человек, погруженных во тьму, сияло лишь колесо обозрения. Тусклые пятна света, разбросанные по округе – кустарные лавки, еда, аттракционы и прочее, где горели светильники, костры или свечи. За световым краем начинался холмистый перелесок, куда люди текли во тьме по тропам, вдоль которых тоже шла какая-то торговля. Тех живописных племен, которые ожидал увидеть, на ярмарке не было. Похоже, люди лишь из окрестных деревень и немного приезжих из Джагдалпура. Сделал несколько неплохих снимков в том перелеске, особенно со странным человеком, одиноко стоявшим за деревом во тьме, в руке он держал светильник, то включая его, то выключая, на плече сидел орел с золотыми глазами. Это и еще несколько лиц и жанровых сцен, но в целом делать там было нечего, довольно тягостная атмосфера, тщившаяся в освещенных местах выдать себя за праздничную. Немало пьяных, хотя и умеренно. Приезд короля я в своих блужданьях, видимо, упустил, а может, его и не было.
Шел второй час ночи, ярмарка стихла, на выезде стояло несколько машин, но переполненных, уехали. В темноте у шлагбаума топтался дежурный, вроде из помощников полицейских. Спросил его, не поможет ли с попутной, но он ничего не понял – ни по-английски, ни на пальцах. В низине, неподалеку от шлагбаума виднелось несколько мотоциклов. На дороге появился парень, видно, из городских, слегка обкурен, скользковато плейбойного вида. Перекинулись несколькими словами. Не вопрос, говорит, поехали. Спустились в низину, белый скоростной байк, пока садились, спрашивает: может, девочка нужна? Всего тысяча рупий. Или гашиш? Нет, говорю, только до города подбрось. Как-то долго возится, не лучший вариант, думаю, но и другого нет, да и один он, вроде не проблема. Окликает кого-то во тьме, машет рукой. Там никого не было, но выходит крепенький такой увалень крестьянского типа, постарше этого, договариваются на местном, увалень быстро садится третьим позади меня и прижимает к себе. Э нет, так не пойдет, пытаюсь сойти. Но скользкий рвет с места, выскочили на дорогу, оставив позади шлагбаум, понеслись. Стоп, говорю, прихватив и слегка расшатывая скользкого, don’t worry, оборачивается он, все будет хорошо, и наращивает скорость. На съезде с дороги резко сворачивает на пустырь, я продолжаю раскачивать, схватив его за плечи, и наконец заваливаю мотоцикл.
Сижу на земле, за спиной увалень, обхвативший меня руками и прижавший к себе, передо мной полулежит скользкий и методично лупит в лицо ногой. Не помню, как долго это длилось. И боли не помню. Но был в сознании. Наверно, около полусотни ударов подошвой и каблуком в лицо. В какой-то момент я прихватил его ногами и отвалил в сторону, он выровнялся и продолжил. Может, я бы и справился с ними, решись биться до последнего, но что-то подсказывало этого не делать. Да и вряд ли, особенно с тем, кто за спиной, а от скользкого при этом можно было ожидать чего угодно. Но тогда я об этом не думал, просто сдерживал себя, и насколько мог – их, словами.
Не помню, как их не стало. Ни их, ни рюкзачка с камерой. Я не помню вообще ничего до восхода солнца, хотя сознание не терял. Может быть, временами? Но и этого не помню. Хотя ведь встал и как-то дошел до деревни, как-то узнал, где полиция, как-то добрался туда. Может, меня подвезли? Не помню.
Большая полицейская часть, находившаяся где-то… Где-то. Вокруг нее ничего не было. Может быть, и не в округе деревни, а в другом месте. Похоже, главная полицейская часть района. Или области. Смутные пятна, не в фокусе. С кем-то там объясняюсь, но они не говорят по-английски. Вижу себя в дворике, вышедшим покурить. Спокойно, сдержанно, почти буднично, но как во сне. Ни боли, ни каких-то особых эмоций. И лица своего, как во сне, не вижу.
Свозили в городской госпиталь, тот самый, что рядом с грациями и моим отелем. Шутил по дороге, что-то рассказывал, но деталей не помню. Никакого шока или чего-то в этом роде, все очень рационально, адекватно, и – несколько в стороне от себя, как бы на автопилоте, но под присмотром.
В сравнении с теми, кого вносили и выносили из госпиталя, я, наверно, выглядел еще ничего, хотя и хлопотали надо мной довольно долго. Что-то там промывали, заклеивали, лица своего я по-прежнему еще не видел.
На рассвете вернулись в полицейскую часть. К этому времени появился вызванный по этому случаю начальник части. Первый, кто там говорил по-английски. С этого момента я помню больше. Составили с ним протокол. И как-то сблизились в разговоре, хотя и сохраняя дистанцию, но не шире незримой шахматной доски между нами, где с обеих сторон перебирали варианты. Умный, теплый человек, но без сантиментов, за теплом – холод профессионала. Поехали искать место, где все это произошло. Не думал, что найду, но даже очки мои в траве нашлись, странно, я вроде не вынимал их тогда, зачем?
Привезли меня в город уже к вечеру, вначале еще раз в госпиталь – сделать рентген. Нос не сломан, с головой тоже вроде нормально. Ключ от моего номера был в рюкзачке, запасного в отеле не нашлось, взломали дверь. Ушли.
Посмотрел в зеркало. Малоузнаваем. Включил вентилятор, чтобы хоть немного разогнать затхлый воздух, лег не раздеваясь.
Проснулся поздним утром, голова тяжелая, но может, еще и от этой затхлой духоты. Попробовал помыться, осмотрел тело: несколько ссадин, не бог весть, ощупал голову под волосами – там больше, с рубцами, в госпитале, видно, не заметили. На лицо лучше не смотреть, да и заклеена половина. Левому глазу досталось не меньше, чем носу и губам. Но цел. Что удивительно. Не должно было быть ни глаза, ни зубов, да и вообще меня. Так что случай не просто счастливый, а счастливейший, будем считать. А что ты думал – если тебя никогда в жизни не избивали, то так и должно быть? Самонадеянность. А в джунглях сколько раз могло случиться? И куда похуже. И с людьми, даже здесь, в Индии, сколько было ситуаций на грани, и проносило. В том-то и дело, что в Индии, это все равно как внутри меня, во мне. Вот-вот, эта самонадеянность. Ты лучше послушай, что жизнь тебе шепчет, вынув целехоньким из-под колес, даже не покалеченным. Жизнь и эти два бедолаги твои, ангелы-хранители, вот уж кому работенка досталась. Хотя все-то ты знал с первой секунды – нельзя было садиться на тот мотоцикл, все понимал, и сел. Цыкнув на этот внутренний голос. Самонадеянность и цыкнула: ничего не случится, это твоя земля, а случится – справишься. И когда второй сел за спину, еще можно было вырваться, соскочить, неподалеку стоял тот охранник у шлагбаума. Нет, удержал себя, цыкнул. Вот и цыкни теперь тому, кто в зеркале – губы не сложишь. Одним словом – счастье, без малейшей иронии. А если совсем всерьез – редкий случай, непростой, и дар, конечно, удивительный. О котором еще будешь думать, но не сейчас. Надо попробовать помыться. И постирать вещи.
Вывесил постиранное на крыше, взял турочку, сходил на соседнюю улицу к чайханщику, сварил, сел на камень, пью, госпиталь напротив. Чайханщик кивком головы спросил, что случилось, кивком и ответил, весь разговор, глубже слов и подробностей. Вернулся, в дверь стучат – посыльный от короля, просит меня завтра прийти во дворец к десяти утра, могу ли? Да.
Снова стук. Полицейские пришли, пятеро. Одного из них я помню по вчерашнему дню – помощник начальника. Привели художника – попробовать нарисовать словесный портрет тех двоих. Сидим на кровати втроем, пробуем. Трое других прилегли на кровать за нашей спиной, стульев нет. Блокнот, карандаш, резинка. Но помню смутно, скорее образ, чем черты. Иногда беру у него карандаш, что-то поправляю. Перед тем показали несколько фотографий. Нет среди них. В моделях мотоциклов я мало смыслю, но еще раз описал, как мог, они кивали, кажется, сообразили, какой. Один из тех троих за спиной уже похрапывает. Мы уже чуть не весь блокнот изрисовали – вереницы лиц, ну вроде бы последние примерно в образе, но не в чертах. Сцена чудесна, если со стороны взглянуть: мы, увлеченно рисующие, объясняясь на пальцах, я с заклеенным лицом, трое полицейских в форме, лежащих на моей кровати, один похрапывает, два ружья, прислоненных к стене в углу. Царство Бастар. Откланялись.
Мобильный мой был в том рюкзачке. Перед тем, как записать свой номер при составлении протокола, попросил начальника дать слово чести, что у двух моих друзей из Махараштры, на имя которых были оформлены мои сим-карты, не будет неприятностей. Объяснив, что в прежние годы оформлял на свое имя, но теперь для иностранцев это усложнилось и я иногда прибегаю к помощи друзей. Он поспешил мимоходом согласиться, но я его настойчиво вернул к разговору. Он даже встал из-за стола и начал расхаживать по кабинету. Вы знаете, кто я, в какой должности, и вообще? Со мной, говорит, еще никто так не разговаривал. Сел, молчим. Ладно, слово чести. И было видно, что отвечает за слова. Мистер Парма.
Взял запасной мобильной, пошел в город попытать счастья с симкой. На улицах ко мне подходят, спрашивают – оказалось, мой случай уже в газетах. По пути присел в знакомой столовке, поел – терпимо, если медленно. Советуюсь с аптекарями, не поддаваясь пока, надо выбрать наверняка. Один старик, вызвавший доверие, направил в подворотню к особому, как он сказал, доктору. Такой мне и нужен, я в королевстве, уйма планов с джунглями и племенами, а времени мало. Объяснил доктору, выдал мне взамен той мази, которую мне дали в госпитале, другую, а эту выбросил в ведро. Два-три дня, сказал, и ни следа. Посмотрим.