– У меня нет камеры. Я не умею. Честное слово, я очень хочу помогать тебе, если только ты не против.
Тибби вздохнула.
– Ты хочешь, чтобы я почувствовала себя виноватой, потому что у тебя лейкемия, да?
Бейли фыркнула.
– Ну да. Еще как. – Она прижала Мими к груди. – А там, внизу, это твоя сестренка?
Тибби кивнула.
– Большая у вас разница, однако.
– Четырнадцать лет, – сказала Тибби. – У меня еще есть брат, ему два. Он сейчас спит.
– Ух ты. Что, кто-то из родителей во втором браке? – спросила Бейли.
– Да нет. Родители те же. Они, можно сказать, поженились с новым образом жизни.
Бейли явно заинтересовалась.
– Как это?
– Ой, да я сама не знаю. – Тибби тяжело села на кровать. – Когда они родили меня, мы жили в крошечной квартирке над столовой на Висконсин-авеню и папа писал для социалистической газеты, пока получал степень по юриспруденции. Потом его уволили за правозащитную деятельность, и мы жили в трейлере на двух акрах земли за Роквиллом, и папа изучал органическое земледелие, а мама занималась скульптурой – лепила ступни. Однажды мы целую весну прожили в палатке в Португалии. – Тибби огляделась вокруг. – А теперь мы живем вот так.
– А они были молодые, когда ты родилась? – спросила Бейли.
– По девятнадцать.
– Ты для них была как эксперимент, – заметила Бейли и положила уснувшую Мими себе на колени.
Тибби поглядела на нее. Она никогда не думала об этом такими словами, но они точно описывали ее чувства.
– Наверное, да, – сказала она искреннее, чем собиралась.
– А теперь они стали взрослые и решили завести детей по-настоящему, – заметила Бейли.
От такого поворота разговора Тибби стало одновременно и неловко, и интересно. Бейли очень точно подметила. Когда друзья родителей начали заводить детей, родители, похоже, захотели попробовать снова, только чтобы на этот раз все было как у людей. С радионяней, нарядным постельным бельем и музыкальными мобилями. Не как с Тибби, которую, чумазую и взлохмаченную, таскали с собой во все авантюры, будто сумку.