– Нет, они и в окопах нужны, – возразил Шелестов. – Вот вы навели справки, но меня не знаете. Я приду к вам в штаб, но как меня примут ваши товарищи? С недоверием! А доверие на войне заслуживается в бою. Оставьте меня, ну вот хоть у Гука. Буду с его ребятами воевать, кашу из одного котла есть. И мстить за своих ребят. Но особенно мне хочется мстить, когда сюда придут советские люди. А они придут, помяните мое слово. И вот тогда я вам очень пригожусь. Пригожусь, чтобы организовать здесь, в тылах, страшный террор, не давать покоя. Вот тогда они поймут, что такое гнев народа!
Гость сидел, задумчиво глядя в маленькое запыленное окно. Его руки не оставались в покое ни на минуту. Он сплетал и расплетал пальцы, противно хрустя суставами. Затем молча поднялся и вышел из землянки. За ним поспешил Сидорчук. Они отошли от двери и свернули за угол, остановившись у боковой стены землянки в том месте, где бревна выходили на поверхность. Здесь была большая щель, и Шелестов приник к ней щекой.
– Пусть пока остается у тебя, Гук, – тихо говорил мужчина. – Давай задания, пусть проявит себя. Сильно не активируй его, так, по мелочи. Посмотрим, что он за боец. Есть сведения, что он входил в состав руководства. Я буду еще уточнять, искать тех, кто с ним конкретно общался. Но голова у него варит, это точно. Если убьют, значит, не судьба. Если выживет, то он нам пригодится. Толковых командиров у нас не хватает. Деревни жечь каждый дурак сможет, а вот организовать в своем районе эффективное сопротивление может только умный человек.
Оксана бежала, спотыкаясь, размазывая слезы по грязным щекам. Ее косы, уложенные на голове полукругом, теперь распустились и упали на спину. Слезы душили, и Оксана никак не могла справиться с собой, рыдала на ходу. Казалось, что весь мир рухнул, что не стало будущего, ничего впереди не осталось. Сосед Игнат, горбатый мужик с трубкой, еле успел сделать шаг в сторону, выходя в этот момент из дома Порубий.
– От скаженная девка! – покачал он головой, глядя вслед девушке.
Оксана забежала в дом и бросилась на пол перед отцом, сбивая под собой полосатый вязаный половичок. Она обхватила его за колени и с мольбой посмотрела в глаза. Отец нахмурился, схватил дочь за плечи, пытаясь поднять с пола, со страхом глядя на нее, ища следы насилия на теле дочери, приговаривая:
– Что ты, что ты, голубка моя? А ну-кась, да подымись ты! Что такое?
– Батьку, пожалей! – взмолилась Оксана. – Я знаю, ты сможешь, я знаю, что ты сделаешь это для своей доченьки! Ты добрый, ты великодушный. В тебя люди верят, и я в тебя верю, не оставь в беде!
Убедившись, что с его дочерью ничего не случилось, взволнованный мужчина все же поднял ее с пола и усадил рядом с собой на лавку у окна. Взяв со стола рушник, он принялся вытирать ее слезы. Хмурился старый Мирон, догадываясь, что могло случиться. Не с дочкой, нет!
– Ну? Говори, – почти приказал отец.
– Андрийку немцы схватили. Облава была в городе!
– Ты опять с ним встречалась? Видишься с ним? – Лицо отца налилось гневом. – Я тебе запретил даже думать о нем! Опять за свое, своевольничаешь!
– Батьку, умоляю тебя! Спаси его, или я жить не буду! Ты меня знаешь, я сделаю, сделаю это над собой!
Отец зарычал, оттолкнул девушку и вскочил. Он стал ходить по хате, меряя ее широкими шагами, метался, как зверь в клетке, пытаясь справиться с отцовским гневом. Рыдая, Оксана бросилась на лавку, она то лежала вниз лицом, то поднимала заплаканное лицо и впивалась зубами в свой мокрый от слез кулачок. Мирон то принимал какое-то решение и поворачивался к дочери, то передумывал и снова начинал метаться по хате, сбивая ногами половички. Мужчину душили противоречия, гнев отцовский и любовь к дочери боролись в его душе. Наконец, он повернулся и сел на лавку, взял в ладони лицо дочери и поднял к себе.
– Бросишь Андрия? – спросил Мирон без всякой надежды.
– Батьку, нет! – замотала девушка головой так, что ее косы стали разлетаться в разные стороны. – Нет, и ты это знаешь!
– Ладно. – Мирон сморщился как от зубной боли и медленно поднялся, его руки безвольно опустились. Он посмотрел на девушку и отвел глаза. Подойдя к двери, он снял с гвоздя пиджак, кепку и вышел, не произнеся ни слова.
Оксана просидела весь день у окна, ловя каждый звук в селе, за околицей. Она боялась, что могут нагрянуть фашисты и начать всех убивать и жечь. Отец говорил, что их не тронут, но Оксана столько нагляделась на зверства немцев, что боялась проявления этих зверств постоянно. Но еще больше ее сердце сжималось оттого, что у отца может не получиться спасти Андрийку. А если отец и сам не вернется? А если просьба Оксаны такая страшная и отец из любви к дочери пойдет на какой-то крайний шаг и погибнет? «Господи!» – простонала девушка и закрыла лицо руками.
И когда на улице стало темнеть, Оксана увидела отца и Андрийку. Она вцепилась руками в лавку и замерла, повернувшись лицом к двери. Дверь скрипнула, и в хату вошел отец, а следом несмело переступил порог и юноша. Отец повесил на гвоздь кепку и хмуро заявил:
– Вот, доставили его. Сейчас только привезли. Ты, Ксанка, выйди-ка, поговорить хочу с хлопцем.