Сена у родственницы в Майданке не было ни клочка, поэтому скоро порезали всех овец, а потом и телушку. Мясо делили с товарищами по несчастью, эвакуированными бабчанами, а также с определенными на постой в соседних хатах красноармейцами. Корову по понятным причинам приходилось держать любым способом.
Выпал снег и скрыл под собою остатки желтой, побитой морозом травы. Ирина брала Анюту, по ночам ходила с ней на поля под Ерышовку, там после уборочной еще оставалась солома. Ею набивали мешки, грузили на санки, катили их несколько километров по бездорожью. Даже за эту дрянную, вымоченную в снеге солому могли наказать, если бы застали на колхозном поле.
Через неделю Ирина отправилась домой проверить двор и хату. Хватило беглого взгляда, чтобы понять: в хозяйстве кто-то мародерил. Из дома исчезло настенное зеркало, из сеней – ручная пила и еще кое-какие мелочи.
Ирина побежала в сарай, разгребла солому, наваленную сверху зерновой ямы. Она оказалась нетронутой, но Ирина решила тайком вернуться в Дуванку. На коротком семейном совете постановили отправить домой Аню и бабушку Ганну. Ирина строго наказала жить только в землянке, из нее следить за домом и двором, днем на улице не показываться, по воду и за кизяками для печки ходить только ночью.
Придя домой, Анюта перенесла в землянку уцелевшие ценные вещи, а бабушка принялась лепить маленькую печь. Вдвоем они притащили из дома пару кроватей, в углу повесили икону и лампадку. К вечеру их прибранное и обставленное неказистой мебелью жилище выглядело достаточно уютно. Старушка растопила подсохшую печь, на стене землянки заплясали веселые блики. Поужинав, бабка и внучка сели на кровать перед иконой Архистратига.
– Скоро Михайло, праздник наш престольный, – молвила баба Ганна. – Помнишь, Анютка, храм?
– Помню, бабуня. Столбы внутри с двух боков, в рядах. Как заходишь, посередине детвора всегда стояла, на левую сторону, за столбами, бабы, а на правую – мужики.
– Все так рассказала. Это ты не больше пятилетки была, когда его разломали? На моей памяти церква строилась, а я тогда, как ты теперешняя была. Колокольная глава в честь Варвары свячена, а алтарный купол – Михайлов. На престол много к нам народу приходило, со всей округи. Пайдуны, бывало, идут с Белогорья – с утра на пароме, а к вечеру уже морозец прижмет, так они напрямки, по перволедку… Давай, внучка, помолимся.
Не вставая с кровати, старушка и ребенок в два голоса принялись тихо петь псалмы. Дверь в землянку раскрылась, раздался мужской бас:
– Кто тут есть?
– Старое да малое, – быстро ответила бабка.
В землянку вошли двое. Один, видно по всему, офицер в желтом дубленом полушубке, затянутом ремнями и портупеями, в рыжей замшевой шапке с завязанными на макушке ушами. С ним солдат в шинели и с автоматом за спиной.
Аня подумала, что сейчас их снова выселят, и, может, даже дальше, чем в Майданку. Но офицер спросил по-доброму:
– Обогреться пустите?
– Ради бога, – ответила старушка, – тепла не убудет.
Оба военных сели на другую кровать. Солдат снял с плеча оружие, держа за ствол, опустил приклад на землю, потом сдернул шапку, почесал стриженую голову.
– Мороз жмет, – для завязки разговора произнес командир.
– Оно и понятно, ноябрь как-никак, – отозвалась баба Ганна.
– Это вы грамотно трубу от печи в сад вывели, – похвалил офицер.
– Чтоб вражина с того берега искр не увидал.